— Теперь уже нет… товарищей, — пробормотала она и посмотрела по сторонам.
— Почему? — спросил мальчик.
Мать не ответила.
— Майка у меня чистая, — продолжал Лайошка, — бабушка дала мне ее вчера. Просто она намокла, когда я тер в корыте папину спину. Отощал старик, — добавил он серьезно.
Мать смущенно молчала.
— А вот и молоко идет, — встрепенулся Лайошка. — Может, и тебе перепадет немного. Вот я… — он не договорил и, высунув кончик языка, заглянул в ворота.
— Ну, прощай, — поспешно проговорила мать, когда мальчик уже вошел в ворота, и, держа пальто и потертый саквояж, зашагала в сторбну площади Йожефа. Губы ее были плотно сжаты, на сердце давила свинцовая тяжесть. Всего несколько минут назад она успела схватить и запихать в саквояж лишь кое-что из одежды; на кровати в глубоком сонном забытьи лежал ее муж, и она трепетала от страха, опасаясь, как бы он не проснулся и не увидел ее; она на цыпочках подкралась к шкафу, дверца скрипнула, Маришка испуганно вздрогнула и покосилась на мужа. По худому лицу спящего бродила наглая муха; она уселась у него под носом и не улетела даже тогда, когда Лайош Дубак всхрапнул и сморщился во сне. Маришка прокралась в кухню. Свекровь стояла у корыта; стирка была небольшая — это было солдатское белье ее сына. Старуха намеренно не поднимала глаз. Маришка глубоко вздохнула и по-прежнему на цыпочках приблизилась к свекрови.
— Прощайте, мама, — выдавила она из себя и стиснула зубы.
Старуха подняла от корыта глаза; ее изможденное лицо было потным от стирки.
— Ночью вы кричали… — начала она тихо, извлекая из корыта зеленые солдатские подштанники и отжимая из них воду.
— Я сказала… я ухожу, — сдавленным голосом выговорила Маришка.
Старуха развешивала на веревке зеленое солдатское белье и не отвечала.
Маришка кусала губы; медленно капала вода из болтающихся на веревке подштанников Лайоша Дубака.
— Я еще зайду, — внезапно с твердой решимостью заговорила Маришка. — Примерно в полдень… Возьму кое-что из вещей, если только вы будете дома одна… мама.
Все так же на цыпочках она направилась к выходу: ощущая спиной провожающий ее мрачный взгляд свекрови, она нажала на ручку двери.
— Мальчик… — едва слышно сказала тогда старуха.
Маришка стояла полуобернувшись, удерживая рвавшиеся из груди рыдания.
— Прощайте… мама, — с трудом проговорила она и вышла.
Старуха вновь склонилась над корытом, и ее тонкий нос еще ниже повис над губой.
В кухне кофейни добросердечная тетушка Йолан в придачу к двум стаканам молока, которое она предварительно хорошенько прокипятила, заботливо добавив в него щепотку питьевой соды, — ведь молоко как-никак военного времени и в тепле моментально свернется, если станет его кипятить неопытная хозяйка, — завернула Лайошке большой ломоть домашнего хлеба.
