— Товарищи! — крикнул тем временем Эгето. — Берегитесь!
По спине его несколько раз прошлись прикладом.
— Готовься, пролетарий! — осклабился в конторе поручик Меньхерт Рохачек, младший брат чиновника муниципалитета. — Сейчас мы тебя вздернем! Но ты избежишь веревки, если поцелуешь мне руку, ведь мы джентльмены и христиане, слышишь ты, красная крыса!
Тогда Эгето плюнул в лицо Меньхерту Рохачеку. По телу его яростно заходил приклад, и он потерял сознание.
Его освободили лишь через час — рабочие завода М. наконец спохватились и, вооружившись болтами, заступами, французскими ключами и частями машин, имея к тому же еще несколько револьверов, вступили в бой; перед аппретурным цехом расстреляли одного из контрреволюционных главарей, бывшего майора военного трибунала Йожефа Веттера. А через несколько минут прибыл отряд металлистов судостроительного завода.
Спустя три дня после этого происшествия в кабинет Эгето вошел учитель Карой Маршалко. На этот раз он не был ни смущен, ни неловок. Эгето сидел с туго забинтованной головой. На фоне белой повязки, целиком закрывавшей лоб, особенно выделялись глаза.
— Я пришел по личному делу, — просто сказал учитель, глядя на своего младшего брата.
Эгето указал ему на стул.
— Вам, должно быть, здорово досталось, — проговорил близорукий учитель.
Эгето попытался усмехнуться, но из-за повязки это ему не удалось.
— У меня есть сын, он определенно дегенеративен, — сказал учитель. — Ему двадцать три года, он студент факультета права. Быть может, и он принимал участие в избиении?
— Мне никто не представлялся, — сказал Эгето.
— Я ни минуты не сомневаюсь в том, что он тоже бил вас! Я-то его знаю! — сказал учитель, качая головой.
Эгето хранил молчание.
— Мне бы не хотелось, чтобы его повесили, — продолжал учитель. — Политическая сторона дела меня не интересует. Ни ваша позиция, ни их.
— Нас же она интересует, — резко сказал Эгето.
Учитель вздохнул.
— Мой сын… — он посмотрел по сторонам, — негодяй! Сейчас он в ревтрибунале. В этом деле…
Эгето поднял руку.
— Я буду непримирим, — сказал он. — К сожалению, это не частное дело. Об этом говорить бесполезно. Речь не о том, что мне проломили череп. Мой череп — вопрос второстепенный.
Учитель не проронил ни звука.
Эгето вдруг стало жаль его; ему захотелось как-то сгладить резкость своих слов, и он подвинул руку, очевидно намереваясь положить ее на красную лопатообразную кисть учителя, сидевшего перед ним с поникшей головой. Однако он тотчас передумал, минутная слабость прошла, и он отдернул руку.
