Аустерлиц | страница 66

во мне происходило тогда, когда я вслушивался в эти совершенно чужие мне ночные серенады, которые исполняли для нас цирковые артисты на своих немного расстроенных инструментах и которые возникали, так сказать, почти что из воздуха, я до сих пор не понимаю, сказал Аустерлиц, как не понимал я в свое время и то, отчего так теснит грудь: от боли или от разливающегося во мне впервые в моей жизни чувства счастья. Почему определенные оттенки звука, смена окраски тональности, синкопы так переворачивают душу — этого, сказал Аустерлиц, мне, как человеку совершенно немузыкальному, понять не дано, но сегодня, глядя назад, мне кажется, что все дело было в тайне, с которой я тогда соприкоснулся и которая словно бы раскрылась в образе того белоснежного гуся, что неподвижно простоял, пристроившись к музыкантам, все время, пока они играли. Слегка вытянув шею и прикрыв глаза, он вслушивался в звучание пространства под разрисованным небесным сводом, пока не растворились в воздухе последние отзвуки, будто зная наперед, какая участь ждет его и какая участь ждет тех, в чьем обществе он сейчас оказался. — Как мне, наверное, известно, — так начал Аустерлиц наш разговор, когда мы снова встретились в «Гаване», — на том месте, где на левом берегу Сены тянулась заброшенная территория, пришедшая с годами в полное запустение, там, где состоялось то незабываемое цирковое представление, на котором он был вместе с Мари де Вернейль, построена теперь новая Национальная библиотека, носящая имя французского президента. Старая библиотека на улице Ришелье уже закрыта, как я недавно в этом убедился, сказал Аустерлиц; высокий купольный зал с зелеными лампами, которые

давали такой приятный, успокаивающий свет, теперь всеми покинут, книги, стоявшие раньше на полках, шедших по кругу, все вынесены, а их читатели, сидевшие некогда плечом к плечу, в молчаливом союзе с теми, кто приходил сюда до них, за своими столами, снабженными эмалевыми табличками с номерами, уже давно, казалось, растворились в холодном воздухе. Не думаю, сказал Аустерлиц, что из старых читателей так уж много ездит в новую библиотеку на набережной Франсуа Мориака. Кому не хочется добираться туда на метро, на одном из тех автоматических поездов, которые управляются не машинистом, а голосом-призраком и доставляют тебя на голую библиотечную станцию, расположенную в тупиковой необитаемой зоне, тому приходится пересаживаться на площади Валюбер на автобус и потом еще идти последний кусок пешком, по берегу реки, где, как правило, бывает очень ветрено, чтобы попасть наконец в здание, гигантизм которого явно отражал стремление президента увековечить себя в веках и одновременно свидетельствовал об особом умысле его создателей, открывшемся мне, сказал Аустерлиц, уже при первом посещении: все эти сверхъестественные пропорции, весь внешний облик и внутреннее устройство, никоим образом не отвечающее потребностям настоящих читателей, — все это говорило о человеконенавистническом характере данного сооружения, имевшего лишь одно-единственное, изначально заложенное в нем предназначение — дать решительный и бескомпромиссный отпор всякому стремящемуся сюда живому существу. Тот, кто добирается до новой Национальной библиотеки от площади Валюбер, оказывается сначала у подножия опоясывающей весь комплекс по длине, составляющей триста или сто пятьдесят метров и уходящей под прямым углом на обе боковые улицы, примыкающие к библиотеке с двух сторон, открытой лестницы, составленной из бесчисленного множества рифленых деревянных ступеней и напоминающей цоколь какого-нибудь зиккурата — храмовой башни, какие строили в Вавилоне. Одолев десятка четыре таких узких и вместе с тем очень крутых ступенек, что даже для более молодых посетителей сопряжено с некоторым риском, сказал Аустерлиц, ты попадаешь на неожиданно открывающуюся ошеломленному взору, выложенную такими же рифлеными деревянными брусками эспланаду, расположенную между четырьмя библиотечными башнями, уходящими ввысь на двадцать два этажа, и занимающую площадь, на которой поместилось бы не меньше девяти футбольных полей. Если тебе случилось оказаться тут в один из тех дней, когда ветер, что бывает нередко, сказал Аустерлиц, загоняет сюда дождь, от которого невозможно укрыться на этом совершенно незащищенном пространстве, то у тебя возникает полное ощущение, будто ты угодил на палубу «Беренгарии» или какого-нибудь другого океанского гиганта, и ты уже нисколько бы не удивился, если бы вдруг взревел туманный горн и горизонты Парижа начали смещаться относительно башенных футштоков библиотеки — то исчезать, то снова появляться, повторяя движение парохода, карабкающегося по уступам волн, и точно так же не было бы ничего удивительного в том, если бы очередным валом смыло за борт кого-нибудь из этих крошечных человечков, который рискнул по недомыслию сунуться на палубу и теперь сгинул где-то в неведомых атлантических далях морской пустыни. Сами четыре стеклянные башни, которым, так сказал Аустерлиц, были даны отмеченные приверженностью к фантастическим утопическим романам называния «La tour des lois», «La tour des temps», «La tour des nombres» и «La tour des letters»,