Выговорившись, Вероника отвернулась и быстро пошла прочь по мокрой темной аллее. Шла, нахохлившись, засунув поглубже в карманы полушубка ледяные ладони. Услышала за спиной широкие, тяжелые Володины шаги, но не обернулась, прибавила шагу. Кто он такой, чтобы ее судить? Тоже мне, оплот нравственности, сам-то, ухажер командировочный…
Он нагнал ее быстро, сграбастал в охапку, оторвал от земли. Она в который раз задохнулась, чувствуя себя беспомощной, маленькой, невесомой в его ручищах, вдыхая его сильный мужской запах – крепкого здорового тела, табачного дыма, одеколона, влажной шерсти от шинели.
– Прости, прости, хорошая моя. Я такой дебил, – шептал он, целуя ее, зарываясь лицом в ее рассыпанные по меховым плечам волосы. – Я никогда не буду осуждать тебя, никогда ни в чем не упрекну. Я обещаю, никогда!
Она отогревалась в его объятиях, просунула руки под шинель, чувствуя, как постепенно теплеют пальцы. Хотелось, чтобы жизнь остановилась, чтобы это мгновение, когда он прижимает ее к себе, укрывая от всего жестокого враждебного мира, длилось вечно.
– Какая разница, у кого что раньше было? Теперь же мы вместе, и все будет по-другому, правда?
Вероника, чуть отстранившись, внимательно заглянула в его ошалевшие от любви, преданные синие глаза и протянула неуверенно:
– Не знаю, Володя, как будет… Ты ведь, собственно, еще ничего мне не предлагал…
Он помрачнел на минуту, резче обозначилась складка у губ, глаза сделались серьезными.
– Мы что-нибудь придумаем, – горячо заверил он. – Обещаю! Ты мне веришь?
И Вероника невесело рассмеялась:
– А что мне еще остается?
Придумывать, однако, ничего особенно не пришлось. Через неделю к Володе в общежитие без предупреждения заявилась жена Галина, откуда-то осведомленная уже обо всем. То есть понятно откуда, Инна постаралась. Да, впрочем, какая теперь разница?
Володя любил жену, женился когда-то по большой и светлой, а вовсе не из расчета на чистую квартиру и домашний борщ. Вот только… Вот только, обзаведясь детьми, Галина как-то раз и навсегда вжилась в роль матери и об остальных ипостасях начисто забыла. Она словно и мужа приравняла к званию сложного непослушного ребенка, общалась с ним терпеливо-снисходительно, даже и в постели сохраняла участливую, смиренную мину, мол, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало.
Вот и сейчас на измену мужа Галина отреагировала так, словно это старший сын Алешка снова подрался в детском саду. Она приехала стыдить и распекать, наказывать, выслушивать извинения и милостиво прощать. Едва не причитала «Горе ты мое!» над неверным Володей. Эта ее гнетущая материнская правота так контрастировала с Вероникиной доверчивой пассивностью, с ее мягкой уступчивостью и нежной покорностью. И Володя словно впервые увидел жену, смотрел на нее и удивлялся: неужели целых восемь лет прожил с этой вздорной, самоуверенной, унылой теткой?
