Да что за?!…
— Веррни ррррубли, воррюга!
— Шарромыжник!
— Хмыррь!
— Украл у старрррушек, уголовный элемент! Укррррал!
М-м-м… карканье доставало невыносимо, и я попытался отвернуться, не смотреть, не слушать. А вот и пролет — с другой стороны тоже сидели точно такие же бабки. Откуда они здесь взялись, в таком-то количестве? Штук двести, не меньше. Старухи пестрой стаей облепили скалы у дороги, махали рукавами самовязаных вытертых кофт по моде прошлого столетия, сверкали стеклами дешевых очков и глаз с меня не сводили. И орали, орали, орали — так что уши закладывало и раскалывалась голова.
— Сррок тебе светит, фарррмазон! — вопила одна, особо активная. — Срроок! Срррок! Тррри года! Кто мне банки рррразбил?
— Статья сто пятьдесят девятая! — тут же поддакнула вторая.
Третья, видно, самая продвинутая в уголовном кодексе, выдала подруженькам справку:
— Два года полагается! И штрррраф!
— И дррракон! Дррракон! — дополнила четвертая.
— Какой дракон? — не выдерживаю я. Это невыносимо… — Кыш…
Стая загалдела еще громче.
— Штрррраф! И в арррмию!
— Загребут тебя! И сррок! Неудачник!
— Неудачник! — злорадно клохчет стая. — Неудачник!
— Кыш… — я снова пытаюсь отвернуться, голова уже не раскалывается, а отваливается, и перед глазами все плывет, как будто снова словил солнечный удар. Жарко. Больно. — Кыш…
— Максим, успокойся, — что-то прохладное касается моей руки. — Тише. Тише…
Знакомый голос заставляет крикливую стаю отодвинуться и потускнеть, но ненадолго. В следующую секунду морщинистое лицо оказывается совсем близко:
— Жар у него, похоже.
— Жар — это температура? — в старушечьей стае, кажется, завелся птенец — новый голосок звонкий и тонкий. — Мы будем его лекарством кормить, да? А можно я ему компресс на голову положу?
Нет. Не надо! Мне страшно представить, что к моей голове кто-то прикоснется.
— Кыш… — как их отогнать? Голоса совсем не слышно. — Кыш…
— Кого он гоняет?
— Неважно. Голову ему приподнимите…
Что-то льется в рот, прохладное, чуть горьковатое, и птичья стая наконец пропадает. Вместе с птенцами, компрессами и драконами. И злобными выкриками…
Остается только прохлада на лбу.
Все.
Сначала это была просто серость — такая, полосочку. Я тупо таращился на нее, не понимая, почему над моим лицом завис пешеходный переход. Если меня сбили, значит, я должен на нем лежать… или стоять? Нет, лежать. Слабость, и ноги болят… сбили? Тогда почему я вишу в полутора метрах над землей? И где скорая?
