Весьма наглядно новшества потребительского воображения проявили себя в области ритуальных услуг. В годы СССР принцип равенства распространялся не только на жизни людей, но и на смерти, что выражалось в практически полной одинаковости гробов и надгробных памятников, а также минимальном ассортименте ритуальных услуг. Позже, когда государственную монополию сменили рынок и частная инициатива, индустрия смерти стала предлагать родственникам своих клиентов не только дорогие услуги по захоронению, но и ряд услуг, которые мы можем смело отнести к абсолютно бредовым потребительским явлениям. Так, родственникам покойника предлагалось отправить прах умершего на космическую станцию. Для VIP-клиентов ассортимент услуг расширялся до оснащения гробов подсветкой, кондиционером и даже встроенной стереомузыкальной системой[27]. Для чего все это? Не зря вспоминается анекдотичная фраза о том, что гробы из дуба полезны для здоровья. Обращаясь к психоаналитическому дискурсу, смеем предположить, что подобные явления воспринимаются их заказчиками в качестве своеобразной бессознательной компенсации за смерть. Мол, если человек будет иметь доступ и после смерти к благам, которыми он пользовался при жизни или которыми мечтал воспользоваться (полет в космос), он как бы умирает в минимальной степени. Кроме того, наделяя потребительскими благами умершего близкого, человек как бы задабривает его, вступает с ним в символический обмен. И несмотря на то, что подобные мотивы вполне понятны, сами описанные явления не согласуются ни с религиозными (имеются в виду прежде всего мировые религии, а не сектантские движения), ни с распространенными светскими практиками захоронения, что позволяет выводить их на уровень нормативной периферии.
Добавим, что осознание своей конечности заставляет человека трансцендироваться. Но трансценденция проявляется по-разному. В первом случае субъект стремится оставить себя своим потомкам в виде сочиненной музыки или стихотворений, написанных книг и прочих продуктов творческой деятельности, уповая на бессмертие своих творений, а значит, и бессмертие своего имени. Во втором случае он отдает себя нации или семье как нитям, ведущим человека к бесконечности; ведь нация и семья корнями уходят в древность, а жизненными перспективами — в далекое будущее. В третьем случае человек проявляет стремление «жить в кайф», «брать от жизни все», «жить играючи», насытиться сполна всеми удовольствиями, которые только возможны, и это переедание символизирует не увековечивание себя и своего имени, а пресыщение жизнью, убежденность в том, что выжал из нее все до последней капли и не упустил никаких ценных ощущений, на которые только способно тело; если взял от жизни все, смерть не та страшна. Реклама, мода и вся машинерия культуриндустрии подпитывает такой вариант трансцендентности, если, конечно, его можно именовать трансцендентностью в полном смысле слова. При этом другие варианты трансцендентности сегодня нивелируются, так как потребительская культура с ее склонностью к одноразовости поставил под сомнение бессмертность гениальных творений и незыблемость семьи (да и саму идею бессмертия, вечности и бесконечности), а также он подчеркнутым индивидуализмом отвел национально-патриотическим ценностям маргинальное место; ему на помощь пришла глобализация, пошатнувшая суверенность наций-государств, а значит, и соответствующую систему коллективистских ценностей. То, что некогда трансцендировало и представляло земную жизнь в качестве билета в вечность, обесценено, а земная жизнь предстает теперь как возможность поймать вечность в гедонизме и удовольствии. Потребитель склонен к коллекционированию удовольствий, к расширению своего опыта, но опыт представляется скорее как просто совокупность приятных впечатлений, нежели как жизненная мудрость, которая чему-то учит.
