Жизнь, к всеобщему удовлетворению (есть ли на свете более скучное выражение?), устроилась и вошла в нормальное русло, почти как я мечтала. Рейчел, насколько я видела, не стала ни счастливее, ни несчастнее и вроде бы вполне освоилась с новым положением дел. Постепенно слезы и страхи почти прекратились, и с детским удовольствием дочь смаковала подробности, рассказывая о Миранде, причем совершенно спокойно. Когда Рейчел возвращалась домой и докладывала, куда их водил Гордон, мне иногда казалось, что теперь ему приходится развлекать двух дочек вместо одной. Гордон не роптал, хотя порой выглядел утомленным, однако вероятная причина усталости крылась в сфере, не предполагающей сочувствия, и мне оставалось лишь радоваться за него и Рейчел. Гордон практически сразу прекратил играть со мной в кошки-мышки, и, встречаясь во время передачи дочери с рук на руки, мы держались мило и непринужденно, что безмерно облегчало возвращение Рейчел домой.
Рудольф-Рэндольф звонил пару раз, но с этим я легко справилась и, когда настал уик-энд с Ванессой и Максом, не поехала, очень решительно отказавшись по телефону. Я объяснила, что меня не привлекает оккупация мужчиной по чужому выбору, независимо от того, насколько подходящим его считают. Если (и когда) придет время, что будет еще очень не скоро, я сделаю выбор сама. Платья — пожалуйста, а вот от любовников увольте…
Я была счастлива хлопотать, как пчелка, выполняя рабочие обязанности (с бонусом в виде нескромных фантазий о мистере Харрисе in flagrante[26]), заботиться о Рейчел, встречаться с подругами, украшать дом там и сям и вообще наслаждаться рутиной. Занятость, по моему убеждению, дает ощущение полноты жизни, и уверенность подруг в том, что мне несладко, ей-богу, оскорбляла. Всякий раз, стоило похвастаться своим счастьем, они напускали на себя недоверчиво-проницательный вид — даже разговаривая со мной по телефону, Филли делает многозначительное лицо. Ванда грохотала бесстыжим смехом и, утрируя замечательный мавританский акцент, требовала: «Детка, приезжай-ка к старой Ванде. В наших болотах водятся настоящие большие мужики». Услышав это, я сразу почувствовала себя героиней саги о жизни дикого Юга.
Я бросила попытки объяснить, что чувствую себя, как никогда, цельной и самодостаточной, ибо это звучало очень высокопарно, выдав перл «мы очень счастливы втроем» и лишь затем сообразив, что включила в заявление поганца Брайана, желая разбавить напряжение водой: «втроем» казалось не столь жалким, как «вдвоем». Для меня «вдвоем» звучало совершенно нормально, но других заводило не хуже, чем быка — красная тряпка: все считали, что я на пути к установлению неразрешимо тягостных отношений с дочерью, которая либо всю жизнь будет держаться за мою юбку, либо, не выдержав ига материнской любви, потянется к наркотикам, проституции и партии консерваторов.