Собачьи дни | страница 16

— Похоже, ты становишься фригидной, — заявил Гордон.

— Наверное, — ответила я с искренним зевком.

— Значит, с тобой что-то не в порядке.

— Нам обоим есть о чем…

— Нет. Я по-прежнему хочу тебя, а ты меня не хочешь. Это у тебя проблема.

— Ну и ладно, — отмахнулась я, отвернулась и уснула.

Я не возражала против того, чтобы считалось, что у меня «проблема» — меня это как-то не волновало. Беспокоила лишь необходимость притворяться, что я не должна по идее иметь такую проблему. Гордон считал, раз у него наступает эрекция, когда он лежит рядом, значит, у него все в порядке, а я не возражала против доводов мужа, пока от меня ничего не требовали.

Последовавшее озарение по интенсивности оказалось сравнимо с откровением патронажной сестры насчет молокоотсоса: просто и гениально — вообще отказаться от секса. И ведь почти без дискуссий, раз — и прекратилось. Я несравненно счастливее прожила несколько следующих лет, избавившись хотя бы от этого выматывающего душу занятия. Признаться, я и не сознавала, как раздражал меня секс с Гордоном: сопение, стоны, попытки изображать всепоглощенность процессом, тогда как про себя я считала минуты. Когда это закончилось, я стала гораздо спокойнее, а Гордон, верный мужскому шовинизму, спустя две недели больше не поднимал этот вопрос, разве что упившись в компании «в сосиску». Картина стала ему ясна: я — фригидная женщина, которая не хочет себе помочь, он — здоровый крепкий мужчина, подавленный симптомом «головной боли» у жены. Очередная Angst, в которой можно черпать силы для творчества.

Однажды он спросил, скорее озадаченно, нежели с претензией: «Ты больше не приходишь слушать, как я пою, Пэтси. Почему?» Я отговорилась отсутствием свободного времени, хотя на самом деле следовало ответить: потому что мне больно, что ты меня разлюбил, потому что не люблю тебя больше и мне невыносимо слушать пение или радоваться твоему чудесному дару.

Хватит, хватит, хватит с меня всего этого.

Время шло, и Гордона нагнал, по распространенному неправильному определению, мужской климакс: потеряв прежнюю уверенность в себе, он начал, как говорили в викторианскую эпоху, задаваться вопросами. Я не могла до него достучаться, не могла переступить через пропасть, которую мы сами вырыли, смягчить его горечь и злость. Муж стал пить, часто сидел перед телевизором, уставившись в экран невидящими глазами, набрал вес и представлял собой столь жалкую картину, что я терзалась чувством вины. Но не существовало возможности откровенно поговорить, восстановить прежнюю близость и заботу — чувства, которые вновь привели бы нас друг к другу. Я наблюдала за профессиональными успехами мужа с завистью, сперва даже с горечью, но постепенно начала испытывать облегчение. Когда Гордон работал, его не было дома. Когда его не было дома, я чувствовала себя счастливее. Оказавшись дома вдвоем, мы держались натянуто, то и дело отпуская уничижительные замечания, и начинали вести себя любезнее только в присутствии других. Существуя в разных мирах, для друзей мы держали марку и мило общались на людях, играя роль популярной супружеской пары, которую каждому лестно заполучить в гости, но, Боже мой, по окончании вечеринки на улицу в ночь выходили два совершенно чужих друг другу человека. Частью гордоновского кризиса среднего возраста стало открытие, что отныне так будет всегда и не в его силах что-либо изменить. Хуже того, он страшился любых перемен, отлично понимая, в каком единственном направлении может измениться ситуация. Всячески отгоняя эти мысли, в душе я понимала, что так продолжаться не может, ибо пассивным непротивлением мы разрушаем себя.