Не желала.
Держала. Сжимала в мертвеющих пальцах. И дышать становилось легче. Женщина исчезла, зато появился дед. Он ничего не говорил, лишь головой качал укоризненно: мол, дура, искала счастья в большом мире. Забоялась судьбы, которая Божиней покладена, так бери теперь и не жалуйся.
Красава не жаловалась.
Терпела.
И жар. И холод. И деда. И сон ее тягостный истончался порой... тогда она слышала разговоры.
- ...я утром явилась, а она мечется, - это Беруся говорила кому-то.
Неправда!
Зачем она лжет?
Она ведь ночью пришла... и ложь малая, пустая... ведь не к полюбовнику царица ходила, а к сестре своей... так зачем? И отчего ложь эта самой Красаве кажется важною?
- ...целитель мой говорит, что застудилась боярыня. Вышла распаренная, водицы студеной выпила. Или ветерком протянуло...
...еще одна ложь. Красава берегла себя.
На порогах не сиживала.
Волос не резала.
В зеркала по середам не гляделась. И воду студеную точно не пила. Но жар... откудова он...
- Мне жаль, боярин.
Правду сказала. Ей действительно жаль.
- Я посижу тут, с нею... она одна у меня осталась...
Нет!
Но муж дозволял. Его Красава слышала будто бы издали, и чуяла слабо... тянулась, а не дотягивалась. И за руку схватить бы, взмолиться, чтоб не уходил, не бросал ее, но...
- Лежи, дорогая... скоро все закончится, - Беруся сидела у изголовья, и сама вытирала пот со лба Красавы. Мочила тряпицу в душистой воде.
Клала на лоб.
Убирала волосы влажные. Целовала холодными губами.
- Скоро уже... прости... такова цена... я не хотела... и не хочу... но или ты, или мы... и не во мне дело даже... и не в нем... во всех людях... в царстве... растащат ведь на куски. А там, за границей, азары... хлынут рекой лютой. Выжгут землю эту дотла... а пепел развеют.
Не понимала Красава.
Но кричала. Молила отпустить ее или дитя, которое вовнутрях затихло... только не слышали...
- Не сопротивляйся, - Беруся заглядывала в глаза. - Чем сильней ты упрямишься, тем хуже... амулет надела... он тебя не спасет...
...не спас бы, верно.
...дед пришел. Когда? Красава не знала. Открыла глаза и увидела его, хмурого, белого. Сидел у изголовья, в посох свой вцепился.
- Живая? - спросил он скрипучим голосом.
- Дедушка... - вдруг захотелось, как в детстве далеком, залезть к нему на колени, обнять, прижаться и рассказать по секрету великому обо всех обидах своих, великих и малых. Может, и не станет он жалеть, не умеет, а все одно на душе полегчает.
- Дура, - сказал он громко и сплюнул. - Чего с бабы взять... и я дурак, что увезти тебя позволил... теперь-то уж чего?
