Он напряженно вспоминает. На фее и родинках он остановился. Там, где старый одинокий Артур Бове думает о Соланж, служанке своего отца, от которой он ребенком узнал, будто родинки показывают судьбу. Соланж утверждала: у кого много родинок, того ждет удивительная, захватывающая, насыщенная жизнь. Она утверждала, что ночью фея взбивает огромную подушку и рассыпает родинки.
Теперь он знает точно. Последнее, что он прочел, было про внешнее сходство феи с Соланж. Рассказчица и героиня слились в сознании маленького Артура Бове в единый образ, до сего дня. Да, тут он и остановился.
Он слышит шаги по коридору, натягивает рубашку и открывает дверь. Горничная предлагает свежие полотенца. Он обвиняет горничную, что она снова захлопнула книгу. Когда это, – говорит она. – Вы же не выходили из комнаты, вы же наблюдали за тем, как я заправляла постель, как я взбивала подушки, вы же видели. Он забирает у нее полотенца и закрывает дверь. Ведь вы не выходите из комнаты совсем, – кричит за дверью горничная.
Он достает платок-шарлоттенбургер из шкафа, куда бережно упрятал свой костюм странствующего ремесленника: жакет, жилет, брюки клеш, белую рубашку, фетровую шляпу с широкими полями, галстук, носовой платок, башмаки и трость, – раскладывает его на матраце и упаковывает узел. Туалетные принадлежности, смена белья, рубашки, инструменты. Складной линейкой он измеряет завязанный сверток и остается доволен.
Эй ты, я собрался, – гневно обращается он к телефону. Господи, Южная Африка, слышишь? Не Орхус, не Гранада, не Дубай. Кейптаун! Никакого испанского, датского или арабского. Буду учить английский, его я уже немного знаю, слышишь? Он пристально смотрит на телефон.
Он листает книгу, ищет и понимает – все это ему уже известно: как молодой парень появляется на захолустном дворе Бове; как Бове говорит юноше Крыша протекает, когда тот заходит в дом; как юноша отвечает Хлеб и кров – и я починю крышу; как старик говорит Добро и ложится в постель; что там он, старик Бове, пролежит до конца повествования; что он уже не поднимется; что он раздевается, ложится и размышляет о своей смерти, пытается размышлять, но снова возвращается к мыслям о жизни, которая остается непостижимой, кажется произвольной и лишенной красной нити, даже годы спустя.
Все это я уже знаю, думает он, но все-таки не уверен, читал он это или нет.
Он стоит под душем и обливается холодной водой, на ненавистной груди твердеют соски. Тошнотворное зрелище. Сквозь грохот воды он прислушивается к звонку.
