На стук вышел высокий мужик с русыми растрепанными волосами, с широкой, вьющейся бородкой. В левой руке он держал фонарь. На правой, засунутой за тесемчатый пояс, не было четырех пальцев.
Это был инвалид Бубнов, действующее лицо записок Штреба, организатор восстания в селе Огневе.
— Ты Бубнов? — Инвалид кивнул головой. — Председателем сельсовета будешь? Ладно. Из города мы, товарищ, нужно вот одно дело прояснить. Ты то, я знаю, мужик надежный! — Фенин дружески хлопнул Бубнова по плечу.
Все трое прошли сени и очутились в темной избе. Бубнов поставил на лавку фонарь, стал зажигать керосиновую лампу.
Стены древней, закопченной избы были увешаны плакатами и портретами вождей с исколотыми, бахромящимися краями. На самодельной полке в углу высилась груда книг. С широкой лежанки торчала спящая нога. Бубнов сбросил с лежанки разное барахло, предлагая гостям присесть.
— Товарищ Фенин, мы задерживаемся, нужно торопиться! — напомнил Мак.
— Сейчас, в один секунд! — Фенин обернулся к Бубнову. — Нужно вот сначала товарища в курс дела ввести. Ты как, Штреба — красного летчика — помнишь?
— Штреба? Штре-е-ба? — задумался Бубнов. — Нет, не такого чтой-то! А это по какой, собственно, так сказать, линии, товарищи? — заспанное лицо Бубнова раздвинулось добродушной усмешкой.
— По какой линии? Ты что, не знаешь, значит? — Фенин растерянно покосился на Мака. Мак вступил в разговор.
— Товарищ, здесь идет дело о времени борьбы с белогвардейцами. Вы помните — лет семь тому назад Медынск был занят белыми. Там стоял отряд полковника Тихонова, у вас в деревне — казачий разъезд. Помните? Вы тогда подготовляли восстание, Штреб пришел в это время. Вы спрятали его в избе…
Напряженное лицо Бубнова просветлело. Он приподнялся, радостно сверкнув голубыми глазами, опечаленный, снова сел на лавку.
— Ага, помню, этот летун от большевиков, — вот ты о ком! — быстро заговорил он. — Оно точно, было такое дело! Еще на сеновал я его спрятал, хлебушко ему носил. Только помер он потом… застрелили, окаянные.
Он задумчиво провел рукой по волосам:
— Как порубили мы этих казаков, прихожу к себе, полез на чердак, вижу, лежит, руки раскидамши и все лицо в крови. Еще в углу, помню, сено разрыто было… И как это я сразу запамятовал… такой душевный был, все про интернационал да про нашу власть советов говорил. Имени его — Штреб, что ли — не знал я только. Да и как забыть? — удивленно покрутил он головой: — с месяц тому назад тоже трое приезжали, про него расспрашивали.
