— Однако, как вы пристально смотрите! — говорила она. — Напрасно. Вам никогда не угадать.
— И не надо, — отвечал поэт, — если вас трудно разгадать сейчас, в настоящем, то, может быть, вы — женщина будущего?..
— Или далекого прошедшего… Это, пожалуй, вернее… Я — Клеопатра, приказывающая наутро рубить головы своим любовникам… Громко сказано?.. Ха-ха-ха!..
Гостиная уже давно опустела, началось последнее отделение концерта. Как-то неожиданно оборвалась тонкая, беспечная, болтливая, ни к чему не обязывающая ни Златопольского, ни молодую женщину нить. И ни с того, ни с сего, заметив в руках Флоры бархатную черную сумочку, Златопольский до тоскливости реально припомнил сегодняшний голод, последний двугривенный, сюртук с чужого плеча, узкий воротничок. Из зала доносилась музыка виолончели. Кто-то хмурый, напоминающий собою венгерца с большими усами, сдержанно, отчетливо, сухо говорил звуками какие-то любовные слова, говорил о тайной, давнишней, не ищущей взаимности любви. Этот образ венгерца, и почему-то именно венгерца, возникал в мозгу Златопольского каждый раз, когда кто-нибудь исполнял на виолончели этот странный романс.
— Какой смычок! Боже, какой у него удивительный, говорящий смычок! — повторял он, весь холодея при новом воспоминании о своей беспомощной, всеубивающей нищете…
— Клеопатра, Клеопатра, — уже совсем механически говорил он, оглядываясь по сторонам, и, вдруг взяв ее за руку, стал тянуть ее к себе. — У вас каменные глаза. Я никогда не видел таких непрозрачных глаз.
— Для чего вы посмотрели кругом? — спрашивала она, сопротивляясь. — Неужели вы так, сразу, хотите меня поцеловать?
— Какие вы странные вопросы задаете, — медленно говорил Златопольский, — какие у вас губы…
Флора высвободила руку, повертела сумочкой, встала.
— Теперь замолчите. Поедем, — сказала она и быстро, не оборачиваясь, пошла вперед.
Он оделся поспешно, отдал двугривенный швейцару. С минуты на минуту нужно быть готовым к отступлению, лжи, позорному бегству, но как не хочется об этом думать! Еще есть у него мгновения — одно, другое, третье. А вдруг совершится какое-нибудь чудо… Женщина уже нравилась ему безумно. В узком бархатном пальто с серым воротником, в серой пушистой шапочке с блестящим верхом из серебряной парчи, она ждала его у дверей и, увидав его, тотчас прошла на улицу вперед.
— У меня автомобиль, — говорила она, все еще не глядя на него, — кликните Эдуарда с Моховой улицы.
Златопольский прошел несколько шагов; позвал; автомобиль подъехал. Еще и еще можно не думать, ничего не бояться. Какое-то инстинктивное чувство джентльменского мужского самолюбия подсказывало ему, что пока все обстоит прилично и безопасно.
