— Послушайте, — сказала она надменно, — что-нибудь из двух: или вы искатель веселых дорожных приключений, или же хотите казаться оригиналом. Но, во всяком случае, разрешите полюбопытствовать, что вам от меня угодно?
— Совершенно то же, что и вам от меня, — невозмутимо произнес Нагурский. — Вы, например, мне очень нравитесь, и я убежден, что я вам нравлюсь также. В чем же затруднение?
Разве вы, женщины, думаете о нас и о сближении с нами по какому-либо особому рецепту? Разве каждую ночь, закутываясь в одеяло, вы не представляете себе подробно нашего тела, а встречаясь с нами на улице, не производите оценки нашему росту, сложению, мускулатуре и так далее? Э, полноте, вы — замужняя женщина, и не мне объяснять вам. Я думаю, еще гимназисточкой, секретничая с подругами, до мельчайших деталей изучили кое-какие вещи… Ха-ха-ха!.. А что вы хмурите ваши брови и делаете презрительную гримасу, так это потому, что корсет и юбка сильнее вашей логики и всех ваших знаний. Предрассудок гнетет вас, как и всякую тупую, добродетельную жену священника или там аптекаря, черт бы их побрал совсем! И есть вещи, о которых вы втихомолку можете думать до изнеможения целыми днями, но не дай Бог заговорить о них вслух. Так вот же вам, слушайте! По-моему, умные, или, как у вас там говорится, эмансипированные, женщины не должны стыдиться своих желаний и могут отдаваться лакеям и денщикам своих мужей с такой же легкостью, как мы, мужчины, берем горничных и нянек. Раз-два-три, и до свиданья. А если вам нравится первый встречный, то лучше отдайтесь этому первому встречному, чем лицемерно отводить в сторону глаза и в то же время представлять себе, как бы он был хорош в постели.
Нагурский продолжал говорить в тех же искусственно грубых выражениях, стараясь заглушить железное громыханье колес, и его слова, раздававшиеся в замкнутом пространстве площадки, казались ему неопровержимо мудрыми и простыми. А в резком контрасте этих неуклюжих, тяжеловесных слов с безукоризненно белым кителем, утонченными манерами, сдержанным звяканьем шпор было для самого Нагурского что-то завлекательное, одурманивающее, заставлявшее невольно катиться вниз по наклонной плоскости. У него горели глаза, смотрел он на молодую женщину как бы с высоты, и ему было приятно, что она борется между желанием уйти в вагон и любопытством.
— Я совершенно не понимаю вашей горячности, — прерывая поручика, сказала она. — Вы разразились длинным монологом, как будто до этого мы с вами Бог знает сколько времени говорили на совершенно определенную тему. И обращались вы к какому-то невидимому противнику, ибо не могу же я принять все ваши восхитительные сентенции на свой счет!
