— Братец!.. Родимый… Несчастный мой!..
Долго сидели они на желтой, спаленной солнцем, траве. Плакали оба. Затихала жизнь на пристани. Над рекой подымался туман. Потянуло холодом ночным. Вздрогнул Виталий, запахнул свои лохмотья, съежился… Встала Степанида, отвернулась в сторонку, достала на груди у себя сверточек бумажный и протянула брату:
— Возьми. Тут двадцать рублей… Справь себе одежу чистую, в баньку сходи…
Поднялся и Виталий с травы. Взял деньги, потупился…
— Прощай, братец! Спаси тебя Господь!
Поцеловала его, вытянулась на здоровой ноге и перекрестила.
— Об одном тебя прошу: брось вино. Грех я взяла на душу: не мои это деньги, обительские… Именем Христовым собраны. На спасенье твое даю их, а если пропьешь… Ох, Господи!.. Братец… И мне не будет прощенья…
Подняла свою книжку, оправила платок на голове. Долгим, печальным и ласковым взором заглянула в опущенные глаза Виталия. Еще раз, как в детстве, прижалась к широкой груди его и ушла, качаясь на больных ногах, утонула в сумерках вечерних.
Все это вспомнилось старцу в тихую ночь. Долго сидел он, недвижный, согбенный… Закутался в облачко месяц и стало темнее под соснами. Предутренний ветер тихонько качнул их вершины. И показалось старцу, что неподалеку простонал кто-то жалобно и тихо, не то ребенок, не то филин пучеглазый… И снова уснули кусты и деревья.
Господь в эту ночь посетил своим гневом тихую обитель. Случилось небывалое, пришло нежданное.
Первый колокол утренний прогудел тихонько и замер. Встрепенулся отец-гостинник, сотворил крестное знамение и стал обходить своих постояльцев. Подойдет к каждой двери и стукнет трижды негромко. Проснутся богомольцы и откликнутся отцу гостиннику. Но тщетно стучался он в дверь Серафимы Филиппьевны. Не отозвалась ему молодая вдова. Толкнулся покрепче отец Никодим. Подалась дверца под рукой его, распахнулась. Никого нет в маленькой комнатке, пуста она и кровать стоит несмятая. Удивился отец-гостинник. Знал он, что любила поспать Серафима Филиппьевна, иной раз так и не выйдет к ранней обедне.
Не было и в храме Серафимы Филиппьевны, не пришла она и в трапезную. А лошадка ее стоит в монастырской конюшне и кучер Сенька при ней.
Приступили к нему: не видел ли?
— Нет, — говорит. — Со вчерашнего обеда не видал я хозяйки. Ничего не знаю…
Доложили отцу-игумену.
Обеспокоился он очень. Призвал к себе отца Никодима и Сеньку, расспрашивал… Даже отдыхать не лег сегодня. Ходил по келье своей, разводил руками недоуменно и повелел, чтобы иноки, после вечерни, обошли всю рощу монастырскую. Снарядил послушника в город, чтобы узнать, не вернулась ли домой Серафима Филиппьевна. Но и сам знал, что не могло того быть. Не ушла бы она, не простившись с ним, да и зачем бы ей идти пешком, когда своя же лошадка дожидается.
