— Ты откуда? — спросила Анна Николаевна, кокетливо обмахиваясь платочком, как веером. — От наших теософов что ли?
— Каких теософов? — удивился Александр Петрович, как всегда забывая, что перед ним душевнобольная.
Знакомый голос и лицо, такое свое, такое близкое, не вязались как-то с представлением о сумасшествии. Казалось, что стоит хорошенько что-то объяснить, в чем-то переубедить Анну Николаевну и тотчас же не будет безумия и сама больная вернется в мир, никого не пугая своими словами, слишком загадочными и темными.
— А я без тебя соскучилась, Алексей…
— Анна! Анна! С кем ты говоришь? — укоризненно покачал головою Александр Петрович. — Какой Алексей?
— Темно здесь как-то. Не пойму, кто вошел. Так ты не Алексей? А я думала — Алексей… А кто же ты?
— Я твой муж. Александр я.
— Ну, хорошо. Александр так Александр. А теософы наши как? Действуют?
— Я был в клубе, — сказал мрачно Александр Петрович. — Ничего не знаю о теософах… А ты разве ими интересуешься?
— Что за вопрос! Ты сам знаешь. Только я больше гипнотизировать себя не позволю. Ты меня своим посвящением не соблазнишь, Алексей.
— Опять Алексей! О ком ты говоришь, Анна! — простонал Александр Петрович в каком-то суеверном ужасе.
У него дрожали колени, и он опустился на пол перед Анною Николаевною, ловя ее руки.
— Скажи мне все! Скажи мне правду, несчастная! — умолял он. — У тебя есть тайна… Открой мне ее, Анна!
— Тайна! Тайнодействие! Розенкрейцерство это… У меня голова кружится… Но я хитрая. Я не проговорюсь.
Она засмеялась, встала и, обмахиваясь платочком, прошлась по комнате. Александру Петровичу казалось, что и у него в душе неблагополучно, что и он сходит с ума. Хитрую улыбку Анны Николаевны не так легко было вынести. Он чувствовал странное изнеможение. Он все еще стоял на коленях и не мог подняться.
— Анна! Анна! — бормотал он, подползая к ней и простирая руки. — Чья дочь Танечка? Чья?
Но Анне Николаевне вдруг стало смешно.
— На коленях! На коленях! — смеялась она, задыхаясь и захлебываясь. — Какой смешной! И ползет, и ползет… И руки! Что тебе надо? Да он меня щекотать хочет!
И она упала в кресло, смеясь.
Этот смех чрезвычайно напугал Александра Петровича, и особенно то, что Анна Николаевна вдруг заподозрила его в странном желании ее «щекотать», удручающе на него подействовало. Схватившись за ручку кресла, он кое-как поднялся с полу и едва волоча ноги, выбрался из спальни.
Ему надо было увидеть Танечку и он направился к ней.
