— Вот вы всегда гордитесь вашим самообладанием, друг мой, — говорит княгиня, прикрывая кружевным платочком валяющийся на столе шприц. — Но я вижу сейчас по вашим глазам, что и вы совсем не спокойны за его судьбу.
— За судьбу князя? — переспрашивает мистер Джемс, подумав.
— Да.
— Нет, я верю, что князь Игорь преодолеет все препятствия в конце концов.
— Значит, и вы признаете, что существуют какие-то препятствия? Вот вы киваете головою. Значит, вы согласны со мною. Но препятствия легко преодолеть, когда они внешние, эти препятствия. А если они внутренние? Что тогда? Вы как думаете? Ведь, это горе! Ведь, это горе!
В голосе княгини слышатся волнение и страх. И мистер Джемс невольно смотрит на кружевной скомканный платочек.
— И внутренние препятствия можно преодолеть, княгиня.
— Их надо преодолеть. Но как? И выражайтесь точнее, Бога ради. Что вы разумеете под этими препятствиями?
— Я разумею, княгиня, некоторые болезненные наклонности князя. Я разумею его любовь к чрезмерному, исключительному и фантастическому. Это прежде всего, разумеется. Но я, будучи англичанином, не смею судить о русском характере. Вы не должны забывать этого, княгиня. А я, будьте уверены, всегда об этом помню.
— Что? Опять русский характер! И при чем тут ваша старая Англия? Не гордитесь, пожалуйста, мистер Джемс.
— Моя гордость, княгиня, сама по себе, а наш разговор сам по себе. Это различие. Это разница — я хочу сказать.
— Не обижайтесь, друг мой. Я сама не своя.
— Я понимаю. О! — говорит мистер Джемс и почтительно целует руку княгини.
— Так вы сказали, любовь к исключительному? Но ведь он скептик! Скептик! Несмотря ни на что. Но мы с вами ходим вокруг да около, а я хочу вашего прямого мнения. Да! Да! Не смотрите на меня с таким недоуменным видом. Я этого терпеть не могу. Я хочу точно знать обо всем. Какая тайна? При чем тут тайны! Вы думаете, что эта семейка господ Поляновых вовсе меня не интересует? И да, и нет. Мне, конечно, нет никакого дела до этого растрепанного и развинченного простеца, который до старости лет «подает надежды», как выражаются господа критики. И до его супруги мне тоже нет дела. Эта несчастная в бреду. Место ей в сумасшедшем доме. Но какого вы мнения об этой принцессе? Об этой Татьяне, влюбленной в нашего беспутного Онегина? Ведь, я писала ей однажды…
— Вы писали? Вы? — изумляется мистер Джемс.
— Чему вы удивляетесь? Я предупреждала Игоря. Но ведь он разучился говорить на человеческом языке. С ним невозможно объясниться. Тогда я написала этой Танечке. Я объяснила ей, что Игорь не совсем обыкновенный человек, что у него превратные понятия о многом и что с ним не так легко сговориться и столковаться, как она, быть может, думает. Я откровенно написала ей что мне страшно за ее судьбу и что у меня есть основания для всех этих опасений. Я, конечно, не скрыла и того, что Игорь в конце концов дороже мне, чем десять тысяч таких Танечек и что я пишу только потому, что неизбежная катастрофа должна отразиться на судьбе самого Игоря.
