Раз Загорелов застал его вот именно за такою работою.
— Ты что это, братец, делаешь? — спросил он его ласково, но этот ласковый тон нисколько не успокоил Жмуркина, а только еще более взбудоражил его, наглядно доказав ему, насколько хитер и опасен его враг.
— Вот видите-с, стенки-с поливаю, — отвечал он с некоторым лукавством в лице.
— А что?
— Да спать ночью душновато-с. А потом мало ли что-с может выйти. Извольте вот сами сообразить-с! — Он весь шевельнулся перед Загореловым с самым лукавым выражением. — Сами сообразите-с! — шептал он с мучительною усмешкой.
— Да это верно, — согласился Загорелов, — это верно, — я и сам терпеть не могу спать в духоте! Только почему же ты окон на ночь не отворяешь? — спросил он его вдруг совершенно спокойно.
— Окон почему не отворяю? — переспросил его Жмуркин в глубочайшем недоумении. Этот вопрос показался ему чересчур уж нелепым по своей наглости. — Окон почему не отворяю? — повторил он свой вопрос. — Я думаю, сами знаете почему. — Он снова лукаво усмехнулся.
— Простуды боишься? Так тогда затворяй, непременно затворяй! Ты ведь в самом деле здоровьем похвастаться не можешь. Затворяй, затворяй!
Загорелов пошел прочь от Жмуркина, к балкону, где слышалась веселая болтовня Сурковой и Перевертьева.
А Жмуркин злорадно говорил ему вслед:
— И окна запираю и все крючочки заново переменил! Так что уж теперь надежно! В случае чего…
Он усмехнулся и торжествующе подумал:
«А я ему опять закорючку и навыворот, — поди-ка вот, поломай-ка теперь головку-то!»
Вскоре же после этого, когда он работал однажды в кабинете Загорелова, тот предложил ему стакан чаю. Жмуркин наотрез отказался; внезапно ему пришло в голову, что чай может быть отравлен.
— Нет-с, будьте уж любезны-с, я не могу, — сказал он Загорелову, почтительно прижимая руку к сердцу и всем своим лицом в то же время желая его предуведомить, что он тоже себе на уме, и что взять его голыми руками будет довольно затруднительно и почти невозможно. — Нет, уж извините-с! — шептал он с лукавым поклоном.
— Да разве ты никогда не пьешь чаю? Что тебе, вредно, что ли? — с участием допытывался у него Загорелов.
— Да пожалуй что и вред может выйти!
— Это от одного стакана-то?
— Да уж пожалуй что и от одного стакана-с! Будьте любезны, никак нельзя-с!
Он все более и более точно погружался в какую-то яму, населенную всяческими ужасами. Он потерял сон и аппетит; ночью его терзали мучительные сердцебиения, а пища казалась ему приправленной каким-то отвратительным на вкус снадобьем.
