— До свиданья! — снова крикнул он повару уже от ворот. — Бегу в проточный овраг на лисьи выверты любоваться!
Он исчез.
— Ну, чего опять намолол? — думал сам с собой Флегонт, разводя руками. — Даже и мешалкой не провернешь, а человек, кажется, ведь неглупый! Это все в нем молодость бунтует, — добавил он, зевнув. Поживи-ка вот с наше! Умыкаешься! Охо-хо!
Он снова зевнул.
В то же время Жмуркин в задумчивости расхаживал по дороге между двумя усадьбами, за крутым выступом холма. Вокруг было светло. Ясное и безмятежное спокойствие, как бы не знающее никаких сомнений и никаких тревог, казалось, заливало всю окрестность счастливой улыбкой, и, поглядывая на окрестности, Жмуркин думал:
«Вот и здесь все светло и спокойно. И самая последняя козявка принимаете здесь законы жизни с благодарностью, потому что в исполнении закона — счастье».
— В исполнении закона — счастье, — шептал он.
«А если, — снова думал он, расхаживая под обрывом, — а если во мне бушует злоба, так это только потому, что я долго не понимал жизни и жил в совершенно другом мире, ничего общего с настоящим миром не имеющем. И я привык к нему. А очнувшись — осердился!»
— А чего же тут сердиться? — прошептал он, разводя руками с выражением недоумения. — Сердиться на закон — это все равно, что стричь бритого. Нельзя сердиться на то, что брошенный вверх камень падает обратно, а топор тонет в воде!
Жмуркин замолчал, слегка бледнея; он увидел Лидию Алексеевну. Она уже возвращалась домой, торопливо идя по каменистому грунту дороги. Он поспешно двинулся к ней навстречу. Между тем она так же торопливо прошла мимо него, потупив глаза и подобрав свое платье, точно боясь, что оно заденет его.
— Говорите Елисею Аркадьевичу, — сказала она ясно и отчетливо, не останавливаясь ни на минуту, скользнув мимо него, как ясная и светлая волна.
— Хорошо-с, — отвечал Жмуркин так же ясно и отчетливо.
Он круто повернулся лицом к Студеной и, заложив руки в карманы, стал глядеть на ее воды. Вскоре он хорошо увидел сбоку и не поворачивая головы, что Лидия Алексеевна остановилась тоже, саженях в сорока от него, и так же, как и он, стала глядеть на воды Студеной, играя зонтиком с самым равнодушным видом. Не повертывая к ней лица и принимая тоже самый беззаботный вид, Жмуркин не сводил с нее глаз. Она была в темно-синем шелковистом платье, словно усеянном малиновыми огоньками, и весь ее вид будоражил сердце Жмуркина жутким и мучительным чувством.
«Как она хороша, как она хороша!» — думал он в тоске и точно задыхаясь.
