Он на минуту умолк, поглядывая на Жмуркина ясным, самоуверенным взглядом серых выпуклых глаз.
— Этот прием вовсе не беззаконен, — начал он снова. — Ведь и судьба по отношению к нам к тому же самому приему прибегает. Посуди сам. Допустим, что я, будучи пятилетним мальчонкой, упал с качелей и получил на спину горб, стал калекой, неспособным к жизни, несчастным из несчастных. А за что? Почему? — Неизвестно. Или еще пример. Предположим, что у меня энергия и работоспособность в сорок лошадиных сил, а судьба заперла меня в мышеловку без воздуха и света. Так вот разве же это не «под ножку»? Лазарь, ответь по совести! А если она так, так и я буду так. «Под ножку». Буду «под ножку», черт вас совсем побери! — вскрикнул Загорелов с внезапным раздражением и злобой, с резким жестом.
Его жесты вообще отличались резкостью. И, также внезапно, вслед за этим сердитым возгласом он рассмеялся самым добродушным образом.
— Однако, мы с тобой уже у цели, — проговорил он, все еще хохоча. — Лазарь, мы увлеклись, по обыкновению.
Он умолк, оглядывая расстилавшееся перед ним поле. Освобожденная из-под болот почва, жирная, вся словно лоснившаяся, была обильно покрыта здесь темной и мясистой зеленью конопли, издававшей тягучий запах масла. Загорелов сказал:
— Здесь было пятьдесят десятин болот, доходность которых равнялась минусу. А теперь эти десятины насыплют в мой карман семь-восемь тысяч: прав ли я был, перескочив через путы судьбы?
Он снова умолк, предвкушая будущие обильные жатвы, оглядывая окрестность счастливыми глазами человека, уверенного в удаче. Здесь было тише; мельница была уже далеко; рев воды достигал сюда подавленным ропотом, счастливым ворчаньем наевшегося до отвала животного.
— Весело на мельнице, весело и здесь, Лазарь, — заговорил Загорелов. — Слышишь, и здесь жизнь говорит нам: «Живите, трудитесь, завоевывайте ваше счастие. А если оно не дается вам, ловите его, как умеете, арканом, капканом, западней. Я все разрешаю сильным и умным и все запрещаю хилым глупцам и разиням! Будьте же смелы! С зайцами, пожалуй, обращайтесь по-заячьи, но с волками: — по-волчьи»! — заключил он своею любимой поговоркой.
— Хорошо вам так говорить, Максим Сергеич, — внезапно перебил его Жмуркин, — вы сильный! А что, если который слаб? Или не в удаче? Ужли ему своего счастья так вовеки веков и не увидеть? Зачем же ему тогда такое хотенье дано? То есть жажда души?
Он с недоумением развел руками, не находя надлежащего слова для выражения всего теснившегося в нем.
