Настасья Петровна молчала в глубокой задумчивости. Беркутов, тихо касаясь ее ног, снял с нее башмаки, уложил в постель и, покрыв ее пледом, спросил:
— Ну, что теперь мы с вами товарищи? Товарищи, так дайте мне вашу руку! Ну же, голубушка! Клянусь, — добавил он, пожимая ее тонкую руку, — что я увезу вас от всех ужасов. Через пять дней мы будем в гостях у иных людей, у иного неба, у иных птиц. Там вам полегчает. А сейчас, голубушка, вы расстегните под пледом кофточку, чтоб не мешать легким. Когда будет нужно, я вас разбужу. Покойной ночи, родная.
Он надел на курчавые волосы маленькую шапочку, опустил свет лампы и вышел из флигеля.
«Теперь нужно известить о своем отбытии милейшего проконсула», — думал он, направляясь в дом.
Столешников лениво положил на стол изящный томик Овидия и, повернув к Беркутову седую голову, спросил:
— Ну, что скажете хорошенького, domine?
Он был в черных туфлях и черном шелковом халате.
«Кто с чем, а проконсул с Овидием», — подумал Беркутов и отвечал:
— Я попросил бы вас, Илья Андреевич, дать мне трехдневный отпуск. Я немедленно должен ехать в город, у меня больна тетка.
— А у вас есть тетушка? — спросил Столешников.
— Да, бедная старушка, — проговорил Беркутов и подумал: «Очень бедная, у нее ничего нет, даже имени!»
— Что же, поезжайте с Богом, — сказал Столешников и, постучав худым пальцем по переплету книги, добавил: — Вот хорошая книга, ах, какая хорошая!
— Еще бы, — усмехнулся уголками губ Беркутов. — «Ante sous Niobe thalamos», — проскандировал он стихи из Ниобеи. — Очень хорошая. Так можно? — добавил он.
— Можно, можно, — Столешников взял томик в руки. — До свидания, domine, — кивнул он седой головой.
— Всего хорошего, — слегка шаркнул ногами Беркутов.
Он вышел на двор. Из темных туч мелким бисером моросил дождь. Ветер уныло шумел между постройками. От сада пахло сыростью. Беркутов двинулся было двором и вдруг увидел бледное лицо Зои Григорьевны у одного из окон. Окно было растворено; Беркутов повернул туда.
— Здравствуйте и прощайте, — сказал он, подходя к окну и снимая с курчавой головы маленькую шапочку. — Сейчас я был у проконсула и взял у него трехдневный отпуск.
Зоя Григорьевна сидела у окна с усталым выражением на всем лице. Она была в синем капоте.
— Я уезжаю в отпуск и не увижу вас больше никогда, — говорил ей Беркутов, пожимая ее изящную руку.
— Это почему же? — спросила Зоя Григорьевна, поднимая усталые глаза. — Ведь через три дня вы же вернетесь?
