Он взъерошил волосы и высоко закинул голову.
— Надо многое знать, чтобы судить! — добавил он.
— Я не хочу тебя судить. Эти сцены утомительны! — холодно заметил Александр.
— Нет, ты судишь! — кричал старик. — Но по какому праву? Чем ты лучше меня? Больше ты знаешь? больше ты пережил… перестрадал? Как же! Всё это я сделал за тебя. Я! Да, я перестрадал… Я оградил тебя от всего, я дал тебе цветы и взял себе тернии. Разве меня кто-нибудь баловал? Любил? Жалел? Но я свыкся… У меня нет человека, на которого я мог бы указать и подумать с уверенностью: это друг. У меня есть враги, их много… Есть люди, которым я нужен, или могу понадобиться; но человека, который бы любил меня немного, который знал бы меня — такого нет. И признаюсь: от тебя я ждал другого отношения… От тебя…
Он стоял перед Александром, выкрикивал свои фразы и сильно жестикулировал.
— Я платил злом за зло, я пригибал тех, кто прежде сидел у меня на шее, я защищался, — кричал он, — и не тебе, моему сыну, судить меня!
— Это утомительно! — со вздохом повторил Александр Петрович. — И так же нелепо, как сцена ревности.
Пётр Иванович тяжело дышал, но мало-помалу стал успокаиваться. Глаза его опять приняли испытующее, насмешливое выражение.
— Скажи лучше отцу, как подвигаются твои дела, — почти весело спросил он. — Скоро думаешь объясниться? Княжна, говоришь, достаточно подготовлена? Влюблена, может быть? Как? Что?
Александр Петрович нисколько не сомневался в том, что предложение его будет принято, но сделать решительный шаг он, однако, медлил. Он замечал, что княгиня, видимо, переменилась в отношении к нему и стала гораздо любезнее, почти ласковой, но сама Вера, её манера держать себя и даже одеваться раздражали Александра. Иногда он позволял себе делать ей замечания.
— Этот цвет не идёт к вам, княжна, — сказал он ей однажды.
Она подняла на него удивлённые, недоумевающие глаза.
— У меня нет желания одеваться к лицу, — сказала она.
— Я заметил, что некоторые женщины ставят себе это в заслугу, — процедил сквозь зубы Гарушин. — За границей женщины оттого так обаятельны, что владеют искусством одеваться. У нас в России безвкусица и распущенность до такой степени портят их, что их и сравнить нельзя с иностранками.
— А вы, кажется, ставите это искусство очень высоко? — задорно спросила Вера.
— В жизни женщины оно важно. Женщина должна быть кокетка, — убеждённо заявил Гарушин.
Вера насмешливо улыбнулась.
— У вас очень определённые взгляды, — сказала она.
