— «Ни за какие муки!..» Однако надо дать ей опия, а то она уж очень возбуждена. Но эта логика слишком мала: в неё не вольётся и сотая доля моих слез!
Я обнял пылающий стан Настеньки и ласково шепнул ей на ухо:
— Милая, ты не знаешь, какое блаженство сидеть возле милой и целовать её губы! Но ты больна, и тебе надо выпить лекарства.
Я откупорил пузырёк и поднёс горлышко к запёкшимся губкам Настеньки; она стала пить, покорная, как овечка, не сознавая опасности; а я нежно целовал её растрепавшиеся кудри и шептал:
— Пей, моя желанная, и не возмущайся людской жестокостью; да, люди жестоки и вероломны, они служат только двум богам: злу и золоту, и их сердца, не знают жалости!
Настенька выпила половину пузырька, но пусть она пьёт ещё.
— Их сердца не знают жалости, — шепчу я, — и часто они вонзают нож, с улыбкой выбирая самое больное место… Не сердись на меня, моя ласточка, и пей покорно. Это не преступление, это месть несчастного счастливой… Пузырёк весь!..
Настенька покорно улеглась в постель. Я укрыл её ноги одеялом, поправил подушки и сел к её, изголовью. В моей голове стучат молотки, точно там торопятся наковать, побольше горьких мыслей.
Я гляжу в окно. Отсюда мне видна вся улица. Там весёлое утро; панели щедро залиты солнцем, и моё зрение от этого замечательно зорко. Я вижу отсюда, как на той стороне улицы ползают по забору букашки красные, с чёрными пятнами; в детстве я любил наблюдать их медленные движения и звал их почему-то «поповыми собаками». На ветке ветлы чирикает нарядная птичка. Давно ли так же весело щебетала Настенька? А теперь она спит; она уснула, потому что в её глазах светилось небо; а в её сердце жил демон. И этот демон задушил ангела, который согревал моё сердце… Я смотрю на улицу. Вон пробежал грязный мальчишка, сапожный подмастерье; его послал за водкой старший и задал ему перед этим здоровую трёпку; вихры его волос убедительно говорят об этом. Мне его жалко. За что его бьют? Кому он сделал зло? Грешно обижать слабых!.. Я начинаю плакать…
Когда я рассказал доктору о смерти Настеньки, он глубоко вздохнул, посмотрел в потолок и пропустил сквозь зубы:
— Крепитесь. На всё Божья воля!
Он взял деньги и не догадался посмотреть на пузырёк с опием. Впрочем, я мог бы сказать, что Настенька опорожнила его в беспамятстве.
Но при прощанье он вдруг пристально заглянул мне в глаза и стал торопливо слушать мой пульс. Затем он сосредоточенно произнёс: «Эге!» — и даже тихонько свистнул. Неужто он что-нибудь подозревает? Впрочем, я и сам начинаю кое о чем догадываться: всё это происки кабинета!..
