— А, это хорошо, что вы нас не забываете, — сказала она ему весело и непринуждённо, как старому знакомому, — а то мы сидим и скучаем; на дворе осень, гулять холодно, просто тоска!
Девушка повернулась к гостю и лёгким движением сбросила с рук нитки.
Они поздоровались.
Ксения Дмитриевна манерно улыбнулась и сделала наивные глаза, как это было принято некогда у них в институте.
— А вы, Михаил Семёнович, всё хорошеете, — сказала она, приторно улыбаясь.
Мишенька покраснел:
— Ах, что вы!
Настенька захлопала в ладоши:
— Мама, посмотри, он покраснел! Ах, как это весело! Он покраснел! А к нам братец Ксенофонт третьего дня из Москвы приехал, — добавила она и внезапно стала скучной, — говорит, целый месяц прогостит у нас. Меня сразу в ежовые рукавицы взял, хохотать много не позволяет, кухаркины сказки слушать не велит, вообще много кой-чего не позволяет; просто скучища! Тоска!
Она ещё что-то хотела добавить, но мать сделала ей какие-то знаки и Настенька замолчала.
Ксения Дмитриевна встала.
— Я пойду к чаю распорядиться. Настя, займи юношу!
Она вышла из комнаты, шурша юбками. Мишенька остался с девушкой с глазу на глаз и закурил папиросу.
— Я об вас ужасти как соскучился, — вдруг выговорил он, робея.
Настенька вспыхнула.
— Я тоже, но только мне о вас скучать не велят.
— Кто не велит?
— Братец Ксенофонт; узнал, что вы у нас почти каждый день бываете, и не велит скучать.
Девушка улыбнулась.
— Впрочем, я проговорилась, мне не велели говорить вам об этом.
Мишенька покраснел.
— Кто не велел?
— Братец Ксенофонт. Знаете что? К нам скоро приедет погостить товарищ Ксенофонта, молодой человек с птичьей фамилией: его зовут Колибри; говорят, он пишет стихи. Ксенофонт показывал мне его карточку и говорит, что это мой жених: но я его не люблю. Он лысый, и мне это не нравится, хотя Ксенофонт говорит, что ему двадцать восемь лет. Ксенофонт, впрочем, говорит, что все культурные люди должны быть лысыми и волосы признак недоразвития.
Настенька засмеялась. Мишенька улыбнулся тоже.
— А знаете, у Ксенофонта тоже начинается лысина, хотя ему всего двадцать шесть лет. Просто срамота, а он гордится! — снова заговорила было Настенька и вдруг сконфуженно примолкла.
За стеной послышался говор, кто-то проговорил:
— Ах, maman я же тебе говорил о Колибри!
— Но, право же, Ксенофонт, он очень милый.
— Все равно, он не пара; ты сама прекрасно знаешь, maman…
Мишеньку точно ударили молотком в лоб. Он откинулся к спинке кресла и побледнел, а девушка густо покраснела, запела что-то вполголоса и затем встала.
