Школа форсила свежей краской и новыми оконными рамами. Через металлические ворота он вошёл на школьный двор, миновал спортивную площадку, где все такими же неизменными оставались четыре тополя, росших с тех времен, когда в школе учился отец. Потом Иван долго искал дырку в заборе, чтобы перелезть в лес. К сентябрю все дырки заделали, где-то просто заварив лазы, где-то заштопав стальной проволокой. Наконец, рискуя порвать брюки, он просто перемахнул через забор и спрыгнул на плотную подушку из опавшей листвы. Торопясь, пробежал знакомой с детства тропой до широкой, освещенной солнцем аллеи. Тут он остановился, закрыл глаза и долго стоял, вдыхая лесной воздух, полный прелого дуба и легкой досады где-то очень далеко плавящегося битума.
Наступая на опавшие листья, он добрел до конца аллеи и спустился в овраг. Журчал родник, в высоких кронах чинар переругивались невидимые снизу птицы – не то сойки, не то галки. В глубоком бассейне, сложенном из такого же известняка, что и забор краевой больницы, манила абсолютной плоскостью зеленая, тугая вода. Иван посмотрел по сторонам. Странно, но в субботу гуляющих не оказалось. Только тени вечно отступающих солдат таманской армии в полном молчании спускались по склонам, скользя каблуками прорванных ботинок, чтобы растаять в полосах, пробивающегося сквозь кроны дымного солнца.
Иван опустил рюкзак на землю, скинул с себя все и ласточкой прыгнул в воду. Несколько гребков и уже вылез, держась за гладкие перила из нержавейки. Вытерся майкой и спешно оделся. В ступнях покалывало приятное электричество. Сразу стало тепло и хорошо, как будто оказался он в начале координат этого мира и возможным стал любой из путей. Оставалось выбрать и вступить на небесную – паутинной толщины – линию, прочную как поставленный на ребро плоский, невсамделешный мир. Он выбрал и через сутки снова был в Крыму.
