«А он жив, жив! Вот, и раны почти зажили, – заглядывал ему в обожженное лицо. – Теперь можешь с нами, место есть! Сначала – в Москву, а потом домой. Домой!»
Гриша стоял и молчал.
«Едем, дружище? Давай, забирайся. Заглянем в больницу, скажешь, что уезжаешь».
Солдаты из грузовика провожали взглядом удалявшуюся колонну.
«Нет, я не поеду. Остаюсь тут».
«Как, Гриша? Почему? А Галина, твоя жена? Что мы ей скажем?»
«Скажите, что я погиб. Что меня нет».
Лёва, не понимая, смотрел озадаченно.
«Оставь его, Лёва, поехали. Дезертир он!» – сказал один из солдат и сплюнул сквозь зубы.
Бойцы поднялись, грузовик резко дернул с места, подняв пыль, которая только было улеглась…
День третий
28 июня 1948 года
Время жатвы.
Любил он такие дни. После жары и тяжелого труда люди отдыхали на скамейках у дома. И говорили. Или молчали, как Гриша. Он наслаждался закатным смирением солнца.
Но тот вечер не был мирным. Девчонки и молодые женщины прошли по шору – широкой воеводинской улице, смеясь и шутливо подталкивая друг друга. Как бы умалчивая о чем-то известном только им. В воздухе чувствовалось таинственное напряжение.
Он вздохнул и вошел в дом.
Анка управлялась на кухне.
«Сейчас будет ужин, потерпи немного».
На столе стоял котел, заполненный зеленью.
«Что это?»
«Это… завтра Видовдан, День святого Вита».
Смотрел на нее с непониманием.
«Праздник, большой праздник».
В ту ночь долго ему рассказывала. O старых обычаях, которые люди не забывают; про Косовский бой, про князя Лазаря и героев. Когда стала цитировать стихи:
«Кто не прибыл на Косово, к бою…», у Гриши мороз по коже пробежал.
Заснул поздно. Разбудила его Анка на рассвете – солнце едва всходило.
Во дворе стоял котел с погруженными в него цветами.
«Умойся. И повторяй за мной: Ой, ты Видов, Видовдан, что я видел очами, то я создал руками! Береги, Видо, мои очи, потом что они – мой свет!»
И умылся Гриша.
«Анка, ты моя Косовская девушка!» – говорил, а мокрые шрамы на его лице освещала его улыбка, что дороже золота.
Пополудни по шору, залитому слепящим светом, заходили вооруженные тени. Заходили в дома, выводили людей, заставляли идти к грузовикам, в центр села.
Пришли и за Гришей.
«За что вы его? Почему? Он ни в чем не виноват! Я пойду с вами, он плохо понимает, он русский!» Солдат грубо оттолкнул.
«Знаем!»
Через семь дней отпустили его.
Анка, с глазами, опухшими от слез, только и обняла его, вошедшего в дом.
Все уже слышали о резолюции Информбюро.
«Что это было, Гриша? Ведь мы не будем, не будем против русских? По радио говорят, Тито сказал „Нет Сталину!“ Боже, Боже, что же это такое?» – тихо рассуждала, пока накрывала ему поесть.
