Сыгней вертел Титом, как ему хотелось: он был всегда весел, расторопен, легок нравом, а Тит тяжкодум, нелюдимо скрытен. На всех он смотрел, как на врагов, озирался, прятал глаза и руки и сам прятался в каких-то потаенных углах.
Катя как-то шутливо крикнула ему:
— Ты, Титка, как бы косу у меня не отрезал. А то еще крест стащишь. Подковки-то у меня от котов кто отодрал?
Ах ты, скряга-коряга!
Как-то после сильного снегопада и вьюги дед велел сбросить с плоскуши снег в прореху — во двор, на сани — и вывозить его на улицу: снегу намело так много, что плоскуша погнулась и грозила обрушиться. Мы с Семой с лопатами в руках стояли около саней и опасливо смотрели на клочья соломы и выгнутые слеги. В дыре мутно сияло тусклое небо, и свет туманно и холодно мерцал на снежной кучке. С плоскуши просачивался сердитый голос отца, что-то гнусаво возражал Тит, и Сыгней визгливо смеялся.
— Сыгнейка-то с Титкой не хотят к дыре идти — боятся, как бы не провалиться, — злорадно сказал Сема и крикнул, задирая голову кверху: — Эй вы, хозявы — руки корявы!
Скорее проваливайтесь — сани-то под дыркой; сразу гнедко на улицу вынесет, — лихач.
Кто-то шел осторожно по плоскуше, слеги трещали и упруго гнулись. Снег глыбой шлепнулся в сани и разлетелся белыми брызгами. Потом начали падать комья, и снежная пыль посыпалась, как мука. Когда снег на санях нагромоздился горой, Сема крикнул:
— Довольно! Поехали… Н-но!
В это время из дыры вверх ногами полетел отец. Он ударился головой в снег, и его отбросило в сторону. Испуганный и бледный, с ободранным лицом, он вскочил на ноги и, прихрамывая, погрозил кулаком вверх:
— Ах вы, прохвосты!.. Я вам припомню…
С края дыры свешивалась голова Сыгнея. Он морщился от пискливого хохота.
— Чай, я, братка, не нарочно… Ты не убился? Нога, окаянная, подвернулась. А тут еще Титок толкнул меня сзади…
Когда отец проходил по улице быстрой, твердой походкой, переваливаясь с боку на бок, из окон или с завалин смотрели на него мужики и бабы и говорили:
— А вы поглядите, как Васянька идет. Ногами-то… словно строчку стегает.
— Ну да, чай, мужики-то у них умники. А Васянька-то словами обделяет, как двугривенными.
В глаза его звали уважительно — Василий Фомич.
— Ребята-то у вас какие, Василий Фомич, — не баловники… не бражники… подбористые.
Отец самодовольно, с тщеславной небрежностью усмехался и умственно смотрел в землю.
— А кто в нашем роду дураком был? Кто уродом родился?
Но себя он считал умнее и красивее всех и рисовался перед людьми.
