Настю в пятнадцать лет отдали замуж за моего отца.
Отец тогда был заметный и завидный жених. Кудрявый, опрятный, расторопный, он пользовался славой умного парня, который не водится с бражниками, гармонистами и пустобрехами. Льнул он больше к старикам, слушал их мудрые речи и сам рассуждал с ними, как опытный в житейских делах. В деревне ставили его в пример молодежи.
А молодежь его не любила: очень уж умничает Василий!
Ни в хороводе его нет, ни в ватаге парней, которые гуляли с гармонью по улицам, ни с девками, которые засматривались на него.
Старики по праздникам собирались у амбаров, рассаживались на бревнах и толковали о том, о сем — о домашних делах, о податях, о земле, о том, что пришли времена, когда жить уже не при чем, что люди уходят в сторону и заколачивают свои избы, что многие думают переселяться в Сибирь, что заел арендой барин, что выкупные платежи совсем задушили народ. Отец присаживался к ним, рассуждал, как старик, смотря себе в сапоги:
— Оно еще хуже будет…
— Ну? Неужели еще хуже? Куда уж больше…
— К тому идет. Народ множится, земли нет, душевой надел дробится. Барские угодья для мужика — кабала. Хорошую землю барин в аренду не дает: сам машиной обрабатывает. Нам же идет неудобная. Раньше барин отдавал эту землю из третьего снопа, сенокос — из третьей копны, а сейчас — исполу. Через год-два — руку на отсечение — будет у нас только третий сноп. Имение-то у него заложено-перезаложено — как ему свести концы с концами? Вот мужик и выручает, вот с него и дерут три шкуры. Мужик со всех концов в клещах: и барин его дерет, и власть дерет, и мироед дерет…
Мужики качали головами и поражались:
— А, батюшки!..
— Вот то-то и оно…
И старики восхищались умом и рассудительностью отца, тогда девятнадцатилетнего парня, и говорили деду:
— Ну, и сын у тебя, Фома Селиверстыч, цены нет…
Дед был доволен похвалой мужиков, но делал вид, что эта похвальба для него ничего не значит.
— Да ведь в нашем роду все разумом не обижены… Все кудрявы, все клявы.
И тут же начинал ворчать:
— Вот только порол мало… Ежели бы как следует порол, не стал бы перед стариками рассуждать. Ему бы молчать надо да слушать, чтобы… неотнюдь… чтоб дрожал, голоса не смел подать. Покамест еще не женили, попороть хорошенько надо.
— Попороть — это всегда надо… — соглашались старики. — Пороть — что поле полоть.
Отец бледнел, самолюбиво замыкался и натягивал картуз на лоб.
— У вас только одно и на уме и на языке — пороть. Это не при господах. Сейчас народ хочет жить без господ.
