Евлашка встал и засмеялся сквозь слезы. Сема подошел к нему и, стряхивая снег с его шубейки, участливо и виновато спросил:
— Ушибся, что ли? Ежели ушибся, я Кузярю взбучку дам.
— Да нет… чай, хорошо. Только страшно больно.
Кузярь хохотал и пинал валенком колесо.
— Ну, и дураковина! Это чего ты, Семка, состряпал-то?
Чертоломина какая-то! Я на ярманке летось на карусели катался. Это вот дело! Сперва вертел наверху, а потом катался. А тут колесо какое-то водовозное.
Хоть я и не очухался от головокружения, но Кузярь возмутил меня своим чванством. Я стал дразнить его:
— Ты вот сам покатайся на салазках-то. Погляжу, как ты дрягаться будешь. На карусели только дуракам кружиться да титешным ребятишкам, а на этой каталке тебе сроду не удержаться. Да и не сядешь: вижу, что трусу веруешь.
— Это я-то? — озлился он, наскакивая на меня.
— Ты-то… Сразу вверх тормашками полетишь.
— Это на розвальнях-то? — презрительно засмеялся он. — Аль я на салазках-то не катался!
Сема ехидно смерил Иванку с головы до ног и ухмыльнулся.
— Ну садись, что ли… Ты только на словах ловкач. Твои карусели кисель месили, а эта каталка с норовом, как конь необъезженный… с ней сноровка нужна.
— Эка невидаль, ерунда какая! — храбрился Кузярь и даже брезгливо плюнул. — Да на нее и глядеть-то не хочется. — И вдруг хитренько прищурился. — Ты вот хвалишься, Семка, а сам-то… На других выезжаешь. Покажи, как ты на ней поскачешь. Чай, со смеху умереть можно.
— Я-то поскачу, а вот ты-то со страху корячишься. Давай поспорим: сперва ты меня с Федянькой раскатаешь, как хошь, хоть в прыгашки. А потом я тебя один. Ну-ка.
— Ладно. Уж погляжу, как ты в зыбке качаться будешь.
Мне-то потом стыдно будет и на салазки садиться.
В самые невыгодные моменты Кузярь становился вызывающе упрямым и самоуверенным. Он никогда не сдавался и не признавал себя побитым. Если его припирали к стенке, уличая в бахвальстве или в явных выдумках, он не смущался, а напирал еще самоуверенней, хитрил и старался сбить с толку противника. Даже тогда, когда в драке лежал на спине под соперником, он делал вид, что уже не сопротивляется, но как только победитель хотел подняться на колени, он ловко опрокидывал его навзничь и садился на него верхом.
Сема молча и деловито сел на салазки, — сел раскорякой, не зная, куда деть руки. Это было так смешно, что мы корчились от хохота. Кузярь приседал, хлопая себя по коленям, и тыкал пальцем в Сему. Но Сема сидел в салазках, балансируя сапогами, и без улыбки понукал нас:
