Я встал и сразу почувствовал, как внутри у меня все встрепенулось в горячем порыве. Должно быть, лицо у меня стало каким-то новым, невиданным. Все уставились на меня с удивлением. Даже дедушка высоко поднял брови и подозрительно насторожился. А я звонко, поющим голосом крикнул:
Ох, ты гой еси, царь Иван Васильевич!
Про тебя нашу песню сложили мы,
Про твово любимого опричника,
Да про смелого купца, про Калашникова,
Мы сложили ее на старинный лад,
Мы певали ее под гуслярный звон
И причитывали да присказывали.
Православный народ ею тешился
И всё слушали — не наслушались
Никто не проронил ни слова — все застыли, захваченные широкими, могучими словами.
Дед гладил бороду и тихо бормотал:
— Это про царя-то тоже… Песня-то, видно, старинная.
А отец потирал руки и, скосив голову к плечу, больше интересовался мною, чем песней, чтобы похвастаться.
Машуха сидела по-прежнему лениво, а тетя Паша ахала, качая головой, и всплескивала руками:
— Аи, батюшки! Аи, светыньки! И петь не пели, и слыхом не слыхали! Вот так дудочка. Размахнулась тетя Паша дудочкой…
Агафон, одурело нацелившись в бабушку, завыл:
Я вечор, млада, да во пиру была… Эх!
Мамынька, давай- споем с тобой на радости…
— Чего те гнет, леший!.. — прикрикнула на него Паша, и доброе лицо ее стало жестким и острым. — Парнишку-то ошарашил. Не озоруй!
Евлашка залился звонким хохотом.
— Гулять хочу, Пашка! Я зачем к тестю приехал? Кто я тебе?
— Чучело на трубе, — отрезала Паша, а Катя схватила ее за локоть и со смехом уткнулась в ее плечо.
Я оборвал чтение и, действительно ошарашенный, сел с растерянной улыбкой.
Мать взяла мою руку и сжала ее, взволнованная, с лихорадочным блеском в глазах.
Миколай Андреич уже не смеялся, а смотрел на меня пытливо, поднимая то одну, то другую бровь. Он толкнул отца под бок и кивнул в мою сторону:
— Сын-то у тебя какой, Василий Фомич! Сразил всех.
Ты ученью его не перечь.
Отец совсем растаял и, откинувшись к стене, оправдывался:
— Я бесперечь к ученью его клоню. Поеду в извоз, рифметику и катретки куплю.
— Тут не рифметикой пахнет, голова. Тут «не ветер ветку клонит, не дубравушка шумит». Федя, читай-ка еще, растревожил ты меня…
Я с радостью встал и звонко, напевно принялся читать:
Над Москвой великой, златоглавою,
Над стеной кремлевской белокаменной,
Из-за дальних лесов, из-за синих гор,
По тесовым кровелькам играючи,
Тулки серые разгоняючи,
Заря алая подымается.
Как сходилися, собиралися
Удалые бойцы московские
На Москву-реку, на кулачный бой,
