На крыльцо вышла барыня Серафима Евлампьевна, в меховой шубе внакидку, высокая, миловидная, гордая, но такая же косая, как сын Николя. Она некоторое время спокойно смотрела на эту отвратительную сцену и сильным, басовитым голосом приказала:
— Димитрий! Оставь! Стыдно! Володя! Марш сюда!
Николя! Я тебе говорю, Димитрий! Не вмешивайся не в свое дело! Машу отдают замуж, а ты-то тут при чем?
— Но ты же видишь, Серафима, что происходит?
— И это тебя удивляет? Почему это должно тебя возмущать, тем более что в руках у тебя нагайка! Что же ты можешь сделать, если у них такой дикий обычай?
— Дррать! — свирепо заорал Измайлов и опять огрел нагайко» Ларивона и Максима.
Максим заскулил и спрятался за Машу, которая продолжала отбиваться от Ларивона. Володька с азартом стегал Ларивона, а Ларивон уже ничего не сознавал: его охватил припадок ярости, он не чувствовал ударов, а только клокотал от бешенства. Маша упала на снег, а Ларивон дергал ее за косу.
Я дрожал и от страха, и от ненависти к Ларивону и к Максиму, и от жалости к Маше. Прижимаясь к забору, я всхлипывал и бил кулачишком по доскам от бессильной злости. Но когда я увидел, как Ларивон ударил Машу кулаком, я схватил кусок льда из разбитого круга, который валялся около рассыпанной кадушки, и бросился со всех ног на Ларивона. Не отдавая себе отчета, я размахнулся и швырнул ледяшку ему в голову. Она шлепнулась ему в шею, около уха. Он выпустил косу Маши и схватился за ушибленное место.
— Кто это? Расшибу! — захрипел он и рванулся к барчатам.
Я подскочил к Маше, которая задыхалась от рыданий, и, стараясь поднять ее, кричал сквозь слезы:
— Вставай!.. Беги скорее!..
— Это что за мальчишка? — повернулся Измайлов, жвыкая по воздуху нагайкой. — Как он сюда попал? Что за ералаш, черт бы вас побрал!
Володька звонко крикнул:
— Молодец! Здорово! Давид и Голиаф…
И захохотал.
— Это Машин племянник: я видел его у нее два раза Вот это я понимаю герой!
А Маша лежала на снегу и, рыдая, молила:
— Защитите меня, барин. Сирота я… Пропил он меня…
Ларивон схватил меня за шиворот и отбросил, как щенка. Но я уже разозлился и опять кубарем подскочил к Маше:
— Не дам! Не дам!
Володька хохотал, а Измайлов изумленно шевелил седыми бровями и таращил на меня грозные глаза.
Ларивон дышал, как запаленная лошадь. Он неуклюже, как-то боком поклонился Измайлову и гнусаво пригрозил:
— Митрий Митрич, низкий тебе поклон… а в наше мужицкое дело не ввязывайся. Уйди от греха, Митрий Митрич!
