– Кто это? – спросил он у Паллавичини, когда дама удалилась.
– Княгиня! Большая оригиналка! Это именно она познакомила Пикассо с негритянским искусством, польского скульптора Надельмана с Америкой, а Дали с долларами. Княгиня! Ах…
Он немного помолчал, подыскивая слова, а потом добавил:
– Это… это Сара Бернар красоты!
В этот вечер юный Патрик больше не разговаривал с ней. Имя этой дамы в боливийской шапочке с коричневым пакетом в руке он так и не смог вспомнить.
Несколько дней спустя после рабочего дня в редакции Флер Кауэлс сказала светски-небрежно, обращаясь к нему и нескольким его коллегам: «Завтра мы с Майком собираемся устроить вечеринку с коктейлями, чтобы объявить близким друзьям о специальном выпуске журнала, посвященного розе. Я знаю, что могу на вас рассчитывать!»
Впервые Патрик О’Хиггинс был приглашен на официальный прием, где собирались важные люди. В некотором роде это был его первый выход в свет. Польщенный и взволнованный, он приехал гораздо раньше времени, но увидел, что многие его коллеги уже смущенно топтались в холле. «Некоторые причесывались, другие поправляли макияж, и все разговаривали, понизив голос». Французская горничная пригласила их подняться по роскошной спиралевидной лестнице, покрытой мягким ковром, напоминавшем, по словам О’Хиггинса, шерсть пуделя.
Наверху их ожидала Флер в шелковом платье с рисунком из роз от Валентины, знаменитой русской кутюрье, переехавшей в Нью-Йорк[98]. «Когда прибудут гости, вы должны мне помочь развлекать их. А пока можно немного выпить, но, прошу вас, будьте поблизости!»
Хозяйка ушла на верхний этаж, а Патрик застыл с раскрытым ртом, озираясь вокруг и восхищаясь убранством дома. Паллавичини уже рассказывал ему о доме Кауэлсов в самых восторженных выражениях, но то, что он увидел, было великолепнее самых смелых фантазий.
«Я быстро заглянул в гостиную, которая показалась мне забитой вещами, как лотки на блошином рынке, – странная смесь старинной и современной мебели, разные безделушки, картины, кушетки с помпонами Викторианской эпохи, стоявшие рядом со стальными стульями простых форм, китайские статуэтки, старая керамика, которая странно смотрелась рядом с современной итальянской скульптурой, шкафы времен Людовика XVI и буфеты эпохи Империи. Все остальное пространство было заполнено лаковыми шкатулочками, стеклянными пресс-папье и миниатюрами, опаловыми вазами с огромными букетами бумажных цветов – оранжевыми, красными и золотыми. Они причудливо перемешивались с композициями из живых листьев. На стенах, выкрашенных в сдержанный серый цвет, висели полотна Ренуара, Тамайо
