Третий — из Кантона домой! С чаем, фарфором, шелком и прочая, и прочая…
Что самое замечательное, любая попытка иностранцев помешать корабельному ходу будет выглядеть вопиющим, немыслимым, диким беззаконием, попирающим общепринятое морское право. Ну, ходят корабли из одного русского порта в другой. Почему вокруг Африки? Страна такая… Пройти двадцать тысяч миль, не приставая к берегу? Thank you, no! Попробуйте сами, джентльмены…
А в довершение прелестей компанию назвать — Камчатской!
Перенос центра тяжести на казенный товар потребовал и других перемен. Изначальная моя идея выстроить акционерное общество на английский или голландский лад шла поперек русских нравов. Сенаторы ее отвергали даже не разумом, а чутьем — как псы, почуявшие волчий дух, обнажают клыки и топорщат шерсть на загривках.
Там, где правят деньги, люди обезличены и уравнены. Они — лишь приложения к кошелькам. Собрание, в коем равный голос имеют генерал, какой-нибудь купчишка и, не дай Бог, мужик, разбогатевший неведомо чем (может, и разбоем) еще можно вообразить в Европе — но в Москве?! Сие непотребство вызывало бессознательное отторжение.
То ли дело теперь: государыня-матушка и ближние люди. Без чужих! Вокруг сей затравки все остальное компанейское устройство кристаллизовалось довольно легко. Весьма своеобычное, однако… Почему бы и нет? Крокодил не похож на льва, но тоже не голодает.
Недовольство многих, желавших вложиться в азиатскую торговлю и теперь обманутых в ожиданиях, мнилось возможным перенацелить с моей персоны на иную мишень. Разве я не боролся за их интерес до последней возможности? Сдался, лишь когда с высоты трона дали понять: либо компания будет для избранных, либо ее не будет вовсе. Никого не стану ругать. Ни на кого — жаловаться. Буду рассказывать, как Ея Императорское Величество в неизъяснимой мудрости своей просветила меня касательно государственной пользы. Умные поймут, а дураков нам не надобно.
После высочайшей апробации исправленного прожекта противники мои сникли. Один только Ягужинский, генерал-прокурор и глава недавно возобновленного (непонятно, за каким лешим) Сибирского приказа, побрыкался еще маленько — да крыть было нечем. Последний сухопутный караван принес одни убытки. Началась суета среди сановников, чтобы влезть в интересаны: первый, разумеется, записался обер-камергер Бирон. Еще недавно у него денег не было (на цесарскую взятку он купил мызу Вартенберг в Силезии), а тут вдруг — откуда ни возьмись… Без Липмана не обошлось, это точно. Бог с ним. Пускай еврейский капитал послужит благу России. Моим вкладом, помимо денег, стал корабль: один из двух, кои достраивались у Баженина. В Тулоне пятидесятивосьмипушечный «Диамант» еще не успели спустить на воду — а его собратья, сделанные по тайно срисованным чертежам, уже покачивались на волнах. Корпус такой же, только вместо дуба — лиственница с сосною, да нижней батарейной палубы нет. За ее счет увеличили трюм и прибавили калибр пушек наверху. Суда эти именовали иногда торговыми фрегатами.
