Впрочем, мне и не пришлось рассмотреть машину, как следует. Возле меня очутилась марсианка, прехорошенькая и в костюме страны, т. е. без всякого костюма, что, впрочем, делало ее, на мой взгляд, еще привлекательнее. Я немедленно принялся вежливейшим образом приветствовать ее по их обычаю. Но она почему-то отвела мою руку. Я все-таки продолжал здороваться. Тут марсианин, с любопытством наблюдавший за мною, когда я осматривал аппарат, с негодованием схватил меня за плечо…
Я открыл глаза.
Нина усердно теребила мое плечо и, заметив, что я проснулся, шутливо пролепетала:
— Что это тебе вздумалось щупать мой живот?
Я посмотрел на нее хорошенько и нашел, что она нисколько не хуже той марсианки, познакомиться с которой она помешала мне. Поэтому я простил ей этот проступок, расцеловал, как следует, и стал одеваться, рассказывая Нине для развлечения виденный сон.
Он произвел на Нину впечатление, совершенно для меня неожиданное: она вдруг пригорюнилась и, на мои вопросы о причине такого удивительного поведения, капризно-сердитым тоном пробормотала:
— А почему ты не меня во сне видел?
Я сделал большие глаза:
— Разве это так нужно?
— Конечно: я не хочу, чтобы ты видел кого-нибудь, кроме меня.
Вот он, деспотизм любви! Но все равно, скоро придется помирать, и не стоит спорить. Поэтому я заверил Нину, что в другой раз я непременно увижу одну ее во сне, и мы отправились на поиски провизии.
— Не отставать! — грозно кричу я Нине.
— Я — маленькая, — просительно пищит она.
— Ну?
— Нельзя на меня орать! И не разевай ты так ужасно свою пасть!
Я сдерживаю улыбку и, молча, шагаю вперед.
На лестнице сидит громадный кот и меланхолически мурлычет.
— А я сейчас коту язык показала. Он смотрит на меня и думает: ну, но глупая ли ты девчонка?
Я все-таки ничего но говорю. Нина догоняет меня, делает из моей руки прямой угол с вершиной в локте, вкладывает туда свою ручку, прижимается ко мне и заглядывает в глаза:
— Чего ты такой бука?
Я сейчас вовсе не бука в душе, но по непонятной для меня самого причине (может быть, завидуя бессознательно ее жизнерадостности), напускаю на себя еще большую угрюмость и сквозь зубы цежу:
— Так, что-то невесело. Впрочем, и нет особых причин к веселью.
— Ах ты, ты негодный! А что я с тобою, это для тебя — не причина?
Я мычу что-то насчет чьего-то необычайного самомнения и устремляю взор в небо, хотя там ничего занимательного не видно.
Нина надувает губки и хочет вырвать свою ручку, но я не пускаю; все-таки мы идем чуть ли на аршин друг от друга.
