Толпа ревет, ищет железнодорожное начальство, но его нет. Если оно и не уехало, то благоразумно спряталось.
Не имея никого живого, чтобы сорвать гнев, разъяренный народ принимается за неодушевленные предметы; неистовствуя, он разносит все, что может поддаться его усилиям; буфетные стойки, книжный шкаф, диваны, скамейки ломаются, посуда, лампы, зеркала, оконные стекла бьются вдребезги. Бланки и книги из конторы начальника станции вылетают на платформу, и их рвут на клочки.
Да, зверски ведет себя разъяренный человек! Меня, однако, это стихийное чувство разрушения не захватило. Один раз только, больше из любопытства, я ткнул кулаком в стекло, оцарапал руку и затем со спокойным духом, но без всякого сочувствия взирал на подвиги соратников. А подвиги эти были необычайны; скоро в залах вокзала были только кучи обломков мебели, битого стекла, обрывков материй, а все окна и даже двери зияли своими отверстиями, словно голодными ртами.
Но этих подвигов было мало; нашлось другое дело, не менее грандиозное.
Проносится весть, что где-то в паровозном сарае нашли забытый локомотив, и добровольцы из публики снаряжают его. Мы летим туда.
Действительно, вскоре выезжает паровоз.
— Ура! — ревет народ.
Но бедный локомотив как будто и не рад этим овациям. Старый, облупленный, он уж, должно быть, и для маневров не годился, а стоял на покое в ожидании, когда мастерские найдут досуг заняться им. Но вот он понадобился для другой, высшей миссии. Я не вижу, однако, чтобы он был польщен ею; напротив, старик стоит хмуро, не ожидая ничего путного от добровольцев.
Нашлись и добровольцы-стрелочники, и добровольцы-сцепщики. Паровоз подан к готовому уже составу товарного поезда, и толпа бросается в вагоны. Я стою слишком далеко и не могу пробраться к ним, но это мое счастье, так кик у вагонов начиняется сверхъестественная давка.
Мне кажется, что в ней я вижу тетку Нины; она пытается взобраться в вагон, но обрывается и падает; падает и, как многие другие, скрывается в дико напирающей толпе, которая по их телам, как по ступенькам, добирается до вагонов и торжествует, несмотря на раздирающие крики и стоны внизу. И такая сцена у каждого вагона! Везде раздаются вопли боли и отчаяния. Ищу главами Нину, но нигде не вижу.
Наконец, вагоны полны, и оставшиеся с завистью смотрят на счастливцев; последние, вися чуть не на гвоздике, утешают непопавших, что, приехав в Москву, они непременно пришлют сюда много, много поездов. И притом безотлагательно! Эта надежда, однако, мало прельщает; один из утешаемых вместо благодарности резко предлагает утешителю:
