Первым и главным моим впечатлением было, что никто не знает роли, и так как это последняя репетиция, то, значит, спектакль пройдет с позором. Ничуть не бывало: во время спектакля все оказались на высоте призвания, и дело шло очень гладко, даже совсем хорошо. Если и были какие-либо недочеты, то в тех частях, на которые я раньше и внимания не обратил: так, бутафор, плюгавый мужичонка с уязвленным самолюбием и красным от пьянства носом, отправился за гитарой и пропал, совсем пропал; так мы и не удостоились видеть его в тот вечер. Пришлось потревожить какую-то антикварную редкость о трех струнах, из которых две издавали какие-то подозрительные звуки, а третья одно время ничего не издавала, но когда ее с осторожностью подтянули, нашла голос загробного тона. Впрочем, публика не обратила внимания на гитару, и все сошло благополучно.
Мы ходили в богатейших кафтанах с некоторыми изъянами, пели тоже с изъянами; кубки звенели, как деревянные, артисты пили из них воздух до дна, но публика этого не знала или не хотела знать и была довольна.
Даже то, что парикмахер, по случаю праздника и запоя, не изволил явиться, не повергло никого в отчаяние; только премьерша хотела было сделать сцену, как это она будет играть русскую боярышню без косы, но пораздумала, что из ссоры все-таки косы не выйдет, и успокоилась, а когда успокоилась, то нашла косу у одной из артисток, великодушно уступившей ей на время спектакля собственную привязную. Что касается нас, мужчин, то храбрости нашей не было пределов, и мы играли бояр XVI столетия без бород; т. е. на подбородках было что-то напачкано, но принять это за бороду или хоти бы бородку могло лишь очень пылкое воображение: вблизи мы выглядели небритыми уж с месяц.
Дамы наши имели хлопот полон рот; во-первых, примерка платьев, во-вторых, устройство кос, кокошников, приспособление лент, фаты, но главное: гримировка, гримировка! Сначала их гримировала Нина, потом они побежали мешать Пете, потом Роберту Алексеевичу. И все их намазывали и подмазывали!
Но Феле и этого было мало: она устроилась со своим зеркалом в уборной и начала еще самостоятельно подводить себе глаза; так как последние у нее и без того с блюдечко, то вскоре от Фелиного лица остались только две громадные черные впадины. Я потом уверял ее, будто в публике ужасались: «Смотрите, смотрите, вон глаза в сарафане». Феля сердилась, укоряла меня в преувеличении, но все-таки несколько уменьшила черные круги вокруг глаз.
