— Как пожелаешь! Как маг я довольно слаб, но в теории магического искусства разбираюсь получше многих мастеров. И о таком понятии как максимально допустимая величина единовременно передаваемого объема знаний знаю не понаслышке. Она возникла не на пустом месте, а была оплачена жизнями десятков и сотен лишившихся разума одаренных. Ты недавно удивлялся, почему лесных стражей не обучают с помощью прямой передачи памяти. Да потому что это крайне опасно! Превысь допустимую величину — и вместо ученика ты получишь двуногое растение без признаков интеллекта. Это известно каждому сколь-нибудь квалифицированному магу. Но что я наблюдаю? За какой-то час с небольшим ты успел просмотреть два года моей жизни, которые по информативности превышают допустимую величину… НА НЕСКОЛЬКО ПОРЯДКОВ! А сделав это, не пускаешь слюни, не бьешься в предсмертных судорогах по причине сожженного от перенапряжения мозга, а невозмутимо заявляешь, что у тебя «немного побаливает голова»!
Ну, сейчас бы я так не сказал. От криков Ушастика ежик, поселившийся в моей черепушке, снова недовольно заворочался и, судя по ощущениям, позвал в гости своих друзей. У-у-у… добейте меня, кто-нибудь! И чего Дар так разорался? Я столько раз демонстрировал ему свою необычность, что у него должен был иммунитет на удивление выработаться, а поди ж ты! Видимо, психика эльфа, расшатанная количеством пережитых за сегодня потрясений, по примеру моей, начала давать сбои. Что ж, поможем братишке прийти в себя!
Обхватив Дара за плечи, я тихо сказал в остроконечное ухо:
— Успокойся, возьми себя в руки. Ты же говорил, что не обижаешься на меня. Неужели, соврал? Или не обижаешься, но все-таки злишься, угадал? Нет? Тогда не понимаю, отчего ты разошелся. Да, я способен принимать большие объемы информации, и ты об этом прекрасно знаешь. Из своего экспериментального обучения языкам я секрета не делал, а с Муркой мы общались в твоем присутствии. Так чему же ты удивляешься? Или ты недоволен моей живучестью и решил добить, пока не поздно? Тоже нет? Тогда кончай орать, иначе у меня голова взорвется!
На последней фразе я все-таки сорвался, за что и был наказан новой вспышкой боли. Мое скривившееся лицо подействовало на Ушастика не хуже ведра холодной воды. Он остыл и, опустив взгляд, произнес:
— Прости, Ник. Не знаю, что на меня нашло.
Я разомкнул объятия и вяло отмахнулся:
— Проехали!
Получивший свободу эльф вскочил и принялся что-то искать в плошках на столе.
