— Они напали первые, — произнес Мычка, чувствуя странную неловкость. — У нас в деревне кулачные бои обычное дело. Возможно у вас как-то по-другому, но я не знал…
Он еще что-то говорил, объяснял, оправдывался, но ненависть в глазах мужчины не ослабевала, наоборот, лишь разгоралась ярче. Тем временем подошел еще один, остановился рядом. Мычка перевел взгляд, но и в глазах второго не увидел ни участия, ни желания разобраться, лишь тупая черная злость. В окнах ближайших изб начали появляться люди, одни высовывались из-за околиц, другие шли из деревни, но все, как один, смотрели холодно и сурово.
Мычка не успел моргнуть, как его окружили. Уходить нужно было раньше, теперь оставалось лишь ждать. Толпа шумит все громче, напирает. Но, что это? Голоса замолкли, люди принялись оборачиваться, отодвигаться, словно с внешней стороны идет кто-то очень сильный и уважаемый.
Толпа расступилась, появился уже знакомый здоровенный мужик с вислыми усами. К нему тут же подскочили, принялись подобострастно шептать, тыкать пальцами. Он молча слушал. Глаза метались от распростертых парней к Мычке и обратно. Наконец, отмахнувшись от помощников, он сурово произнес:
— Вижу, у вас больше дел нет, как по всяким пустякам собираться.
Подошедший первым мужик возопил:
— Да ты взгляни, что он сделал с твоими…
— Что сделал? — усатый рявкнул так, что мужик присел, а остальные отступили. — Раздал затрещин?
Оправдываясь, мужик произнес:
— Но ведь чужак… Как можно?
Усатый не на шутку рассвирепел, прорычал:
— Да вот так! Один троих положил — хорошо, что чужак — еще лучше. Дольше будут помнить. — Он резко нагнулся, рванул ближайшего парня за плечо так, что тот громко лязгнул зубами, рявкнул: — Чего разлеглись, а ну вставайте, да идите в избу, после поговорим. — Резко, без перехода, мужик успокоился, шагнул к Мычке, негромко процедил: — Что-то ты, паря, шибко часто на глаза попадаешься. — Заметив, что тот открыл рот, сказал с нажимом: — И не надо ничего объяснять, без тебя вижу. Иди, куда шел, да поживее, народ не волнуй.
Возникло сильнейшее желанье объяснить, как-то оправдаться в глазах всех этих людей, но взгляд усатого, пронзительный и тяжелый, прожигает, давит так, что ноги сами собой стали отступать. Комкая в руках плащ и нервно оглядываясь, Мычка сделал шаг, затем еще. Окружающие нехотя расступились, однако не сильно, и пробираясь через толпу, Мычка вжимал голову в плечи, каждое мгновение ожидая болезненного тычка или тяжелого удара.
