Ослабло вдохновенное слово, и ослабли все связи и скрепы мироустройства. Порвалась благотворная связь земли с небом, и подряд случались несколько голодных годов. Рухнула колокольня Спасо-Преображенского собора, ее строил мастер, имевший недостаточное понятие о совершенстве, но не нашлось в Шумске мастера, который возвел бы колокольню хотя бы на прежнюю высоту. Князь видел, как необратимо превращается в развалины то, что созидает человек; он выходил ночами на башню и слышал потрескивание камней башни, стук выпадающих из стен соржавелых ядер.
Все в мире было подвластно упадку, уничтожению, все стремилось к покою смерти, лишь море, воды которого Бог засолил, чтобы они не протухли, обладало еще чудесными свойствами обновления, преображения. Земля покрывалась могилами, облик моря не терял первозданного вида. Все реки, где бы они ни блуждали, покорялись морю, и сама Иордан-река впадала в море. Море, мир творящий в тайне, вечно рожающее лоно, выносило временами на берег совершенный образ прекрасного, воплощенный в камне или металле, и у князя накопилось изрядно таких находок, купленных им у любителей странствовать берегами моря.
Все в мире тускнело, разлагалось, лишалось чистоты и силы, и только к золоту, царскому металлу, не приставали ни грязь, ни ржа, оно сохраняло в себе достоинство, возвышенность, благородство, могущество Первоистока всего сущего. Когда князь думал о вечности, он лишь в образе моря находил уподобление ему. И лишь в сиянии золота видел он отблеск небесного огня, которым однажды обновится вся природа.
— Ignis sanat, огонь лечит, — пытался князь исцелить сухую руку, положив ее на золотую чашу, наполненную золотыми монетами-португалами с изображением на одной стороне царя Дмитрия, на другой — двуглавого орла с единорогом на груди.
Ларец этих монет прислал самозванец в благодарность за помощь князя в его походе на Москву. А чашу, изумительно сработанную, ни на что не похожую, князь купил по дешевке у пьяного казака. Может быть, это была та самая чаша благословения, причастия к вечной жизни, к радости и любви, которую искал и не нашел рыцарь, не снимавший железной перчатки с руки, в которую некогда была собрана кровь Христа.
— Hic est enim calix sanguinis…, — бормотал князь, завороженный блеском золота. Золото притягивало взгляд, как свежепролитая кровь.
Золото, которое князь безрассудно тратил в своей молодости, во времена неиссякаемого изобилия и чудесных возможностей, он теперь копил, чтобы согревать им свою старость.
