Магический эликсир продлил дни князя, но на долгом пути жизни он так и не достиг земли обетованной, он заблудился в пустыне своей старости. Умерли все, кого он любил, князь остался один на земле.
В молодости его, бывало, мост замка разоряли за каким-нибудь долгожданным гостем, теперь мост рушили, разбивая также окна в покоях замка, при нашествии холеры или чумы на город, чтобы холере и чуме было видно: в замке уже нет живых людей.
В молодости князь не боялся ничего — ни холеры, ни врагов. Он, утомившись в походе, мог, беспечный, спать в седле — в золотом, княжеском, которое в старости сменил на железное, кощеево, — теперь же он и ночью не знал сна. Не доверяя страже, выходил он на башню, прислушивался, не скачут ли по степи татары, и всякий раз, услышав топот и ржание диких коней, кричал тревогу, хотя бы была и старая луна, при которой татары никогда не пускались в набег, считая благоприятствующей для своих хищных дел новолуние. Но князь вглядывался в ночь глазами бессонной старости, и в лунном свете ему мерещились за рекою не то крымчаки, скачущие на своих коньках как обезьяны на собаках, не то сами духи Дикого Поля, посланцы беззаконного хаоса, возбудители злобы, безумия, мести, сеятели раздора, тяжб, споров, нужды, голода, разрухи. Эти демоны разрушения, водители народов степи, которые искали легкую добычу, а нашли гибель, были голодны и свирепы. Народы, подвластные их воле, исчезли, а они остались, их тенями была наполнена ночная степь, и город был открыт для их вторжения, городские стены были растащены горожанами на дрова и постройки. Стены пали, и в городе, в котором некогда обитали любовь, гостеприимство, вежливость, щедрость, благочестие, доброжелательность, честность, теперь хозяйничали ненависть, измена, алчность, скаредность, зависть, уныние, похотливая старость, лицемерие.
В молодости князь не сомневался в своей любви к Богу и в любви Бога к нему и редко хаживал в храм; в старости он каждую субботу подпоясывался хмелем, вешал нищенскую торбу через плечо, брал в руки посох, обломок копья и шел в часовню, где обращался чаще всего к изображению мертвого Христа в терновом венце, с запекшейся кровью на челе.
Князь жаловался Богу на то, что случилось с миром, на то, что Бог совсем перестал изливать благодать на его княжеский удел и все оскудевает, вырождается, дичает.
— Где лета Господни, jubilaeus annus, года юбилейные, когда никто не утруждал себя до пота, а городской палач и вовсе был без дела? — спрашивал князь у Бога.
