Йорк взглянул на барона. Тот говорил негромко, делая изредка продолжительные паузы между предложениями. Правая рука его равномерно двигалась по скатерти то вправо, то влево.
— Безразличие. Или, быть может, трусость. Среди нас более чем достаточно трусов с Железным крестом первой степени и Рыцарским крестом. А вот чего нам явно не хватает — так это способности поставить вопрос по-новому.
Тут мысли Йорка отвлеклись куда-то в сторону. Он увидел себя на проселочной дороге; он был в белой рубашке, верхом на Аполлоне, жеребце из Восточной Пруссии, который впоследствии, в Карлсхорсте, сломал бедренный сустав, и его пришлось пристрелить. Когда, собственно, это было? Йорку тогда могло быть лет шестнадцать, семнадцать. Вернике ехал на шаг позади на серой кобыле.
— Что там такое произошло вчера вечером, Вернике? Все столпились у конюшен…
— Да ничего особенного, господин граф… — В голосе Вернике легкое замешательство. Тогда он еще величал его «господин граф»; позднее стал уже называть «господин лейтенант».
— А ну, выкладывайте все, живо! — прикрикнул Йорк, совсем как его отец.
— Управляющий уволил подсобного рабочего.
— Подсобного рабочего? Ах да, я уже слышал. Но ведь это еще не все? — Он говорил это отвернувшись, словно обращаясь к темно-голубому небу, раскинувшемуся над вересковой пустошью и бурыми полями ржи.
— Так этого рабочего забрали, господин граф. Говорят, он подстрекал народ…
— Вот оно что! Смотри-ка…
Долго ли они так ехали? Йорк смотрел вперед поверх головы жеребца, который прядал ушами.
— Вернике…
— Чего изволите, господин граф?
— Кем был ваш отец?
— Мой отец? Поденщиком у господина графа, вашего папеньки. Да он уже в тринадцатом преставился от заражения крови. А матушка моя еще жива. У нее в Хейдедорфе домик, правда без усадьбы, но она его и сейчас в большом порядке содержит.
Жеребец споткнулся. Йорк натягивает поводья и оборачивается в седле.
— Что вы думаете о красных, Вернике? Скажите откровенно.
— Да что вы, господин граф… Господин граф знают ведь, что я от политики…
— Нет, Вернике, так не пойдет. Я кое-что читал, но не совсем понял. Хотелось бы побольше обо всем этом узнать, Вернике, право…
— Так-то оно так, господин граф, да я-то над этим как-то не больно много думал. В восемнадцатом году, как с фронта вернулся, голосовал за социал-демократов, это я вам, господин граф, прямо, без утайки говорю… Ну а потом бросил я этим заниматься и даже голосовать больше не ходил.
— А скажите, Вернике, считаете ли вы, что во всем этом есть какой-то смысл? Вы и я… Я хочу сказать, для чего, в сущности, мы живем?
