Блазковиц злобно поигрывал эфесом своего палаша. На шепот Казановы он опустил уголки рта и спросил:
— Они долго намерены музицировать?
— Боюсь, что да, — отвечал Казанова и, едва раздались одобрительные рукоплескания, вскочил с места, чтобы повергнуть к ногам Мицелли свое сердце. Блазковиц громко зевнул.
Настала очередь Моцарта. Тотчас воцарилась полная тишина. Слушатели узнали тему из «Фигаро», восхитительную арию Керубино. Но тема не получила окончательного развития, музыка пошла дальше. Анданте грациозо. Но что стало с нею вдруг? Что произошло? Отчего исчезли и вновь воздвиглись стены зала, отчего цветы перестали быть питомцами оранжереи, исчезла осень и в окна влился ночной аромат летнего сада? Что-то теплое и доброе разлилось по залу, такое, чего не выразишь словами, и у Иозефы вдруг слезы подступили к глазам, хотя она и не могла бы сказать почему. Просто это было прекрасно, так прекрасно, так невыносимо прекрасно глядеть на Моцарта, и она не могла противиться и опустила голову и закрыла глаза, силясь удержать слезы. Сапорити сидела, стиснув руки. Душек прислонился к окну и закрыл глаза; лицо у него было такое, словно он замечтался. Он и в самом деле замечтался. И пламя свечей застыло неподвижно…
Раздался шум отодвигаемого кресла. Фон Блазковиц встал и вышел из комнаты. Моцарт слегка приподнял голову, улыбнулся, одно мгновение пальцы его неподвижно лежали на клавиатуре, затем он продолжал играть. Остальные в ужасе и смятении проводили глазами Блазковица, он же, громко топая, принялся расхаживать по соседней комнате.
Душек, Иозефа, Сапорити, Мицелл и, граф — все столпились вокруг Моцарта, который от души забавлялся их смятением. Все наперебой старались его утешить, особенно граф Клам — тот прямо обвинял во всем себя и клялся, что не спустит оскорбления, нанесенного Моцарту. Но Моцарт в ответ только смеялся, делал вид, будто ничего не понимает, и даже спросил, не вправе ли публика во всеуслышание заявить свое мнение, особливо в тех случаях, когда с нее не берут денег за вход.
В суматохе никто не заметил, что Казанова вышел за Блазковицем. Лишь когда из соседней комнаты донеслись громкие голоса, все смолкли и прислушались. Фон Блазковиц кричал:
— Убирайтесь к черту! Кто вы такой, чтобы делать мне выговоры?
Голос Казановы, спокойный, громкий, сверхотчетливый, возражал:
— Вы здесь в гостях, барон, и как гость не должны поднимать скандал.
— Это уж мое дело, что я должен и чего нет.
