ТЫ МОЖЕШЬ НЕ СТУЧАТЬСЯ, —
открыта дверь. Входи!
А место для тебя
вот здесь: в моей груди.
Я жду тебя давно.
Мой старый, безымянный брат!
Скорбя, терзаясь и мучась,
с тобою мы долгие годы подряд
делили общую участь.
Осенние бури деревья рвут,
всю землю листвой замели.
Но мы пронесли свое бремя!
Мы сами — Буря, мы — Время,
воспетые в давней поэме
бродяги и короли!
Легенды о жизни и смерти
по нашим рубцам проверьте —
нож времени ранил не раз.
Мы гибли, страдали, грустили,
но выжили и взрастили
радость, дремавшую в нас!
Мы знали, что радость проснется,
что час долгожданный придет.
А тот, кто проснулся, тот — ищет.
Небо становится чище.
Светлей наконец небосвод.
Мы многое, брат, повидали,
из страшных мы вырвались пут.
Но тех, кто вчера страдали,
сегодня блаженства ждут —
в бескрайние, ясные дали
прямые дороги ведут!
ДЕТСТВО… СЕРАЯ СЛЯКОТЬ…
Улица. Дождь. Мгла.
В грязном, сыром подвале
изнывали мы, заболевали.
Хотелось плакать.
Война была.
В школу, что пахла карболкой,
тащились мы по утрам.
Возвращались домой голодные,
серый жевали хлеб.
Детство, тупое, тяжелое —
ни снов, ни чудес, ни тепла.
Флагами черно-желтыми
смерть увешала стены,
и пенилась гнойная пена
в кровавых каскадах зла.
Детство… О, боль навеки!
Бездомные псы и калеки,
проклятый богом мир…
Когда его вспоминаю,
страшусь найти его след.
Лишь злоба, тоска, усталость,
лишь ненависть нам осталась
в наследство от этих лет.
ПРЕД ЗЕРКАЛОМ Я ПРИМЕРЯЛ ЛИЧИНЫ,
отражались в зеркале гримасы,
и рассвет холодный поднимался
и свой бледный луч в меня вперял.
И я был опустошен и жалок
и себя, казалось, потерял.
Ах, как я боялся быть безликим,
и мои личины — не игра.
И меня, сняв ночи покрывало,
солнце, восходящее с утра,
собранным и твердым заставало…
Так я сотни масок примерял;
отражались в зеркале гримасы,
но свое лицо я потерял.
И глядели со смертельной злобой
дьявольские лики на меня;
и, не в силах вызвать их на битву,
я творил бесплодную молитву
перед солнцем рокового дня.
В зеркале кривлялось отраженье.
Был весь мир испепелен в огне.
Это с ненавидящей ухмылкой
