— Пав… Пав… Ай! Ппп… Павлик! Ау! У-у-у! Ми… лень… не… на… на…
Весело, безумно весело Павлику на страхе человеческом, как на гармони, играть. Не выпускает из рук жертвы. Уже не сопротивляется обессилевший Колька, уже не сидит на нем Павлик, а, крепко зажав коленями Колькины ноги, держит его перед собою, как гармонь. И беспощадно-весело и глазами кукольными, красивыми, глуповатыми, и полнокровными персиками-щеками — смеется в измученное, потное, страхом и страданием искаженное лицо.
Не выпускает жертвы — гармони своей.
Все, что захочет, может сыграть.
— Вам что? Полечку? Краковяк?
Восторженными, счастливыми обводит всех глазами.
Но Гришка-Христос вдруг — грозно, зубы оскалив:
— Брось!
С Колькою — истерика. Ослаб. Мутные глаза — мимо Павлика.
Грубо отталкивает Павлика Христос:
— Черт толстомордый! До смерти ведь можно… Чума!
Опустившись на землю, к ограде прижался Колька.
А Павлик недоумевающе смотрит на него, зевает, потягиваясь:
— Настоящий ты, Колька, — бульонный. Поиграли с ним, а он и нюни распустил.
— Поиграли, — всхлипывает Колька. — Ты знаешь, защекотать можно насмерть. Это, брат, не игра.
— Почему же я не боюсь? Вот щекоти, на, где хочешь.
Павлик поднимает руку, подставляя бок, ногу сует Кольке на колени.
— На! Не бойся, щекоти!
— Уйди ты со своими лапами, — сердито отталкивает Павликову ногу Колька. — И так руки онемели от твоих пяток, толстущий черт.
Павлик ложится головой на Гришкины колени:
— Пятки, брат, у меня настоящие. Мясные. Вроде как биточки. Вкусные, сочные.
Павлик опять зевает, закидывает за голову руки. Потягивается. Бело-розовый, красивый. Спокойный, как счастье.
Вверх глядит, на широкие листья кленов.
— Гришка, разве от щекотки умирают?
— Умирают.
— От щекотки или от страха?
— От разрыва сердца.
Молчит, чешет глаза кулаками.
— А… разве… Спит почти:
— Раз… ве… под мышками… сердце?
— У кого где, — смеется Гришка, — у другого совсем нет. У тебя вот, например. Слышишь, Павлушка?
Но Павлик не слышит. Сладко спит. Слюна струйкою из румяного, полуоткрытого рта. Жемчужинами — зубы в алой оправе губ.
— Заснул, — говорит Гришка шепотом.
Долго смотрит, прищурясь. Потом — задумчиво:
— Красив, сволочь. Полюбуйтесь-ка, братцы.
Парни осторожно заглядывают.
— Что? А? — обводит Гришка близоруко.
— Будто шмара, — прыскает Баламут.
— Шикарный паренек, — говорит тихо Козел.
— Только толстый зачем. Во, окорока-то, — гладит Женя-Сахарный полные, обтянутые белыми брюками, ляжки Павлика:
— А здесь!..
