Думаю, Владимир Бондаренко избрал самое правильное направление, самое надежное в том мире пустоты и безнадёжности, в котором мы оказались в начале девяностых годов, когда напрочь отсутствовали позитивные идеи и программы. Он поставил во главу угла русскую народную жизнь. И понял весь литературный ХХ век, как век русского простонародья. Не просто рабочего класса, не просто крестьянства, не просто инженеров, врачей, учителей, военных, а общинный век простонародья в самом широком позитивном смысле этого слова, когда многомиллионные народные массы впервые в русской истории реально стали творить её. Если вспомнить всю тысячелетнюю историю России и её культуры, то отчетливо видно, что народ веками был лишь материалом для истории, для культуры, для литературы. Народ всегда был движущей силой, но этой силой управляли другие слои, другие сословия — порой для их блага, порой им во вред. Высшие сословия сами диктовали ход истории и судьбу народа. В ХХ веке русский народ впервые сам стал творить историю и культуру. Пусть в этом творчестве народа были и ошибки, и провалы, и заблуждения, но проснувшаяся страсть великого народа и стала причиной великих творческих побед ХХ века. Когда часто ведутся споры об итогах ХХ века, я всегда спорю и с эмигрантами всех поколений, и с элитарными нашими художниками: да, был в истории ХХ века и легендарный ледяной поход белой Добровольческой армии, были "Окаянные дни" Ивана Бунина и "Белая гвардия" Михаила Булгакова, но был и не менее легендарный, не менее героический железный поток красных народных добровольцев, описанный тем же Серафимовичем, был и великий "Тихий Дон" Михаила Шолохова , был и "Чапаев" Дмитрия Фурманова. Проснувшийся, взвихрённый революцией народ не мог не творить. В результате и возникла гениальная литература русского простонародья.
Великие писатели русского простонародья Сергей Есенин, Михаил Шолохов, Андрей Платонов отразили не только свой индивидуальный опыт жизни, но и всё народное сознание. Народ сам стал говорить о себе.
Эта концепция Владимира Бондаренко о русском народе, как творце собственной великой письменной культуры, мне близка и понятна. Конечно, воля простонародья в советское время была закована в сталинскую кольчугу. Кольчуга истлела. Остатки её отбросили новые властители, и вместе с ней была сделана попытка и отбросить волю русского народа. Многим до сих пор кажется, что эта попытка новым властителям удалась. Я уверен, может быть, и потеряны какие-то скрепы, но воля народная осталась.
