Взрыв в четвёртом блоке, по существу, отравил и соседний, третий блок станции. Осколки взлетевшей огромной массы металла с частицами графита, урана, падали на крышу станции, пробивали кровлю и попадали внутрь. Крыша третьего блока тоже была пробита, он тоже был отравлен. Необходимо было уничтожать эти очаги радиации, очаги беды. На это были брошены солдаты химической защиты, молодые парни срочной службы. Сквозь пробитую кровлю, помню, под разными углами падали солнечные лучи, множество огненных косых лучей. За стеклянной стенкой у дверей реакторного зала выстроилась вереница солдат химической защиты, молодые парни девятнадцати-двадцати лет в респираторах, одетые в бахилы, в прорезиненные костюмы, которые позволяют защищаться от радиации. Радиометристы заранее определили, в каких местах реакторного зала находятся радиоактивные фрагменты. Задача перед ними стояла такая: солдат должен был, войдя в зал, схватить лежавшие у порога совок и метлу (какими домохозяйки подметают кухни), на бешеной скорости промчаться к указанной точке, смести веником вредоносный мусор на совок, пробежать к контейнеру, опрокинуть в него этот совок и опрометью бежать назад. Вся операция должна была занимать не больше минуты с какими-то секундами. После этого солдат тут же покидал место аварии. Он получал за это время максимально допустимую дозу.
Помню, как стоявший у входа офицер выкликал очередного солдата, тот подходил, и я видел по глазам, что ему страшно. Он кидался в это отравленное пространство, под эти лучи, которые стреляли в него, как пулемёт, нёсся, как ошалелый, в одну определённую для него точку… Потом выходил в изнеможении, наполненный какой-то невероятной слабостью.
Я тоже проделал эту операцию, но вряд ли мне удалось там что-нибудь собрать. Я так торопился, так нервничал, что когда выскочил оттуда, мои бахилы были мокрыми от натёкших туда струй пота, которые лились с меня от напряжения, возбуждения, страха. Тогда я смог на своей шкуре понять, что такое работа спасателей.
Я о Чернобыле не из газет вычитывал.
Я не примкнул к витиям и ораторам.
Я двигался с войсками химзащиты.
Гасил пожар и кашлял в респиратор.
Отравлена была не только станция, отравлены были поля, окрестные деревни, радиоактивное облако накрыло огромное пространство с населённым пунктом, военные срезали там целые слои почвы. Войдёшь в брошенную избу (население было эвакуировано), а в ней еда на столе стоит, щи, которые не успели разлить, тут же лежат детские игрушки. По сёлам, по дворам бегают брошенные собаки, лают от голода и от тоски. Помню, как поразила меня Припять. Это был город, где жили атомщики, которые работали на станции. Абсолютно новый, современный город, с прекрасными домами, и — ни одного человека. Мы туда приехали на броневике БРДМ, боевой машине разминирования с радиометрами. На пустынном перекрёстке сигналил светофор: жёлтый, зелёный, красный, пауза, жёлтый, зелёный, красный… Этот бесшумный, ненужный, инопланетный светофор меня поразил больше всего.
