Я заметил, что в нашей среде "психоз пещеры" у людей выражался в том, что ситуация, в которой они оказались, вызывала у них сюрреальный, негативный протест по отношению к этому миру вообще, злую насмешку над ним. В этом протесте не было попыток познания того, что за гранью, скажем, через традицию — нет, это был именно сюрреальный взрыв, стремление к глубинному пониманию этого мира как псевдо-реальности, как сумасшедшего дома. Даже в официальной культуре, например, в американском кино мелькали такие названия, как "Этот безумный, безумный, безумный, безумный, безумный мир".
Описанная ситуация во многом объясняет ту атмосферу, которая царила на Южинском, и частично — атмосферу моих рассказов. В наших душах брезжили гигантские противоречия, подобные огромным достижениям и огромным провалам СССР. Эти противоречия выражались, конечно, в моих рассказах, и может быть, по этой причине они имели почти магическое воздействие на молодёжь.
Рис. Владимир Пятницкий. Страна сна. 1969.
Номах
Игорь Малышев
литература гражданская война Махно Культура
отрывки из повести
Трудно сказать, почему писатель Игорь Малышев, сказочник и фантаст, не просто обратился к теме гражданской войны в нашей стране, но и героем своей новой повести избрал Номаха — образ батьки Махно, придуманный ещё Сергеем Есениным в "Стране негодяев". Видимо, носится в воздухе современной России неистребимый запах — или дух? — свободы и анархии. Без которого и жизнь — не жизнь, и смерть — не смерть. Без которого всё бессмысленно и напрасно. И многим, очень многим хочется вдохнуть в себя этот пьянящий запах-дух, которым, кажется, полной грудью дышал "вечный революционер" из Гуляйполя, умерший не от пули и не от шашки в украинских степях — а от туберкулёза в Париже...
Шкура
Перед штабом толпились солдаты роты Остапчука, которых согнал сюда Аршинов.
— Ждите Нестора Ивановича. Пусть он решает, что с вами делать. Был приказ: Тарасовку удержать во что бы то ни стало. Вы это знали, — сказал Аршинов, глядя в лицо ротному.
Тот выдохнул густой и словно бы грязный дым, бросил самокрутку под ноги, раздавил её медленно и с неприязнью.
— Командиров много, — процедил. — Шкура одна.
— Одна, говоришь? — Аршинов покачал головой, сверкнул колючими глазами. — Вот пусть теперь батька решает, что с твоей шкурой делать.
— Я своей шкуре сам хозяин, — заявил рябой, словно расстрелянный дробью в лицо, ротный. — Сам. Понял?
— Дохлое твоё дело, Остапчук, веришь мне? — приблизился к нему Аршинов. — Как у борова на бойне дела твои. Вот так. А пока жди.
