Но вот перемирие достигнуто. Еще идут бои и бомбардировки в районах, которые контролируют ИГИЛ и другие террористические организации. Но на территориях, которые находятся под эгидой умеренной оппозиции, перестают грохотать залпы. Люди складывают своё оружие в чехлы и в ножны, и начинается политический процесс. Конечно, процесс этот весьма хрупкий, шаткий. Идут разговоры о том, что это перемирие временное, что оно может быть нарушено. Пошли разговоры о "плане Б".
Но подобный скептицизм вреден. Необходимо направить свою волю, свой интерес, своё искусство, страсть не на разрушение хрупкой договоренности, а на ее развитие, на дальнейшее продвижение. Это начало политического процесса. Оно должно повлечь за собой прекращение боевых действий на ещё больших территориях. Должно способствовать переговорам между Дамаском и группировками.
А как будут проходить выборы в сирийский парламент в условиях тлеющей войны? Какая концепция будущего сирийского государства, нераздельного и целостного по своей природе, но унитарного или федеративного? Как, на каких основах будет построена исполнительная власть? Быть может, на тех, на каких строится в Ливане, где каждая национальная группа, конфессия делегирует своего представителя в исполнительную власть. Кого-то — в президенты, кого-то — в премьеры, в министры обороны или иностранных дел.
Как будут развиваться отношения между Россией и Америкой? Эта договорённость — результат сложнейших переговоров — вселяет надежды, что возможно преодоление противоречий и в других районах мира, и на других плацдармах. В решении сирийского вопроса свои возможности продемонстрировала рациональная политика. Но исторический процесс не исчерпывается лишь военными, политическими и дипломатическими технологиями. В историческом процессе всегда есть нечто иррациональное. В рациональный мир вторгаются человеческая вера и любовь, человеческая молитва. Мы были свидетелями встречи Патриарха и Папы Римского. Тот и другой молились о Сирии. И сразу после этих молитв была достигнута мирная договоренность. Не повлияли ли церковные иерархи на установление этого хрупкого, но несомненного, мира?
Год назад я был под Дамаском на фронте, где грохотали пушки и рушились здания. Меня посадили в боевую машину пехоты, и мы проскочили опасный отрезок, где стреляли снайперы. Когда вышли из машины, я увидел, что на открытой шее молодого сирийского солдата висит простой алюминиевый православной крестик. Меня это так тронуло, что я снял с себя большой серебряный крест и надел на солдата. А тот снял свой и надел на меня. С тех пор у меня в Сирии есть брат во Христе. И весь этот год, не зная, как он, что с ним, я молился, чтобы он был жив, чтобы его миновали пули, не задели снаряды. Сегодня, когда в Сирии установилось перемирие, я радуюсь, верю, что мой брат во Христе жив, и мы с ним еще повидаемся.
