Окножираф представлял собой книжку с картинками, по которой мы учились читать, когда читать еще не умели. Правда, я-то уже умел, но учиться все же пришлось — иначе зачем нужна школа?
Построенный наподобие лексикона, Окножираф в доступной детскому пониманию форме знакомил нас с миром. Всему в этой книжке нашлось свое место, и все имело свой смысл — буквальный и символический; из нее мы могли узнать, что солнце встает на востоке, что сердце находится слева, что Октябрьская революция была в ноябре, а окно пропускает свет, даже если оно закрыто.[4] Окножираф населяли драконы и феи, принцы и черти рогатые, которых, как там писалось, в природе не существует. Одних семиглавых драконов, которых в природе не существует, там, помнится, было четыре. И, кажется, трое принцев. Окножираф по слогам научил нас читать между строк. Он был столь же естественным и привычным, как мишка с телеэкрана, вместе с которым я после вечерней сказки укладывался в постель. Никто и не спрашивал никогда, что такое окножираф. Потому что окножираф — это окножираф. Для меня окножираф — это детство, школьная раздевалка, спортзал, ощущение постоянного роста, предвкушение лучших времен, мягкая диктатура, уроки, невинность, мое поколение. Окножираф — это книга, одним из героев которой являюсь я сам. И лишь через двадцать лет, когда кто-то спросил, что же это такое, я догадался, что окножираф — это первое и последнее слово, альфа и омега, потому что тот лексикон начинался со слова «аblак» и заканчивался словом «zsiraf».[5] В самом деле. Окно есть начало, через окно к нам приходит свет, а жираф — конечная бесконечность, сюрреализм, пылающие жирафы, загробное бытие! Лексикон, в котором есть то, что в него не вошло.
В Париже тоже есть окножираф, я видел его на открытке, только зовут его эйфиглева-башня. Мне прислала его Жофи Брюннер, которая эмигрировала во Францию и училась уже по французскому букварю. У эйфиглевой-башни тоже длинная шея, четыре ноги и множество окон. Тут тебе и окно, и жираф, да и имя красивое, сочетающее в себе озорство и посул, обещание вознести тебя до небес, оторвав окончательно от младенческой перспективы, открывающейся из-под стола, что при наличии скоростного лифта, скользящего внутри башни, — дело чисто техническое. Жофи Брюннер и сама слегка смахивала на жирафа, только без окон и скоростного лифта внутри. Лифт я ощутил у себя в глотке, когда однажды она подошла к моей парте на тонюсеньких своих ножках и позволила мне понюхать свой ароматизированный ластик. А потом я всю ночь, как хмельной, читал по слогам, пялясь в буквы, которые двигались на меня, словно кошачьи глаза, выплывающие из темноты. На следующий день Жофи эмигрировала. Как объявил нам классный руководитель, они внезапно уехали. А мог бы сказать: покинули нас «с трагической скоропостижностью», как уходили тогда генсеки. В моей душе тот ароматизированный ластик оставил неизгладимый след. Лишь поздней мы узнали, что уехали они не на отдых, не в отпуск, потому что вместо себя Жофи прислала нам эйфиглеву-башню, чем-то похожую на окножираф, во всяком случае, в ней был заложен смысл, доступный умеющим читать между строк. Красивое слово, примерно такое же, как артишок.
