Когда предложение безумного Корсара с трудом добралось до сознания слушателей, экономист Застрялов — друг животных и идеолог эмиграции, — погладил себя по голове и легонько задал роковой вопрос:
— Дозвольте осведомиться, сэр, о цене?
— Пустяки! — небрежно пожал плечом Корсар, — двадцать-тридцать тысяч. — Он и виду не подал, что эта цифра, произнесенная вслух, ошеломила его самого.
— В какой валюте? — мягко присосался экономист.
— Там разберутся, — усмехнулся Барбанегро.
Кое-кто из матросов дерзко присвистнул, кто-то выругался. «Бездарность!»— процедил сквозь зубы итальянец.
Но Корсар и Застрялов с деланным — у каждого по-своему — спокойствием допили пиво. Идеолог стал протирать очки, чтобы не встретиться на всякий случай взглядом с лейтенантом; потом, презирая шум, тихо и вдумчиво сказал:
— Я понял вас. Дозвольте подвести базис… Милостивый государь! Понятие купли-продажи в древние века…
Барбанегро грозно нахмурился.
— …И в наши дни имеет два подсмысла: во-первых, купить — собственно говоря, купить, и во-вторых, купить — в частности говоря, купить. Итак, обратите внимание, мы имеем два слова: собственно и частное. Если свести их в общее понятие, получится частная собственность, следовательно…
Морщины на челе Барбанегро удесятерились от доверчивого внимания. Вдруг между собеседниками вошел клином длинный, вздернутый, пестрый и значительный нос голландца Ван-Сука.
— Не будь я Голубой рыбой, — вкрадчиво, но хрипло произнес Ван-Сук, — не будь я прозван на страх врагам Голубой рыбой, если я не попрошу вас, джентльмены, на пару слов!
Взволнованному лейтенанту во мгновение ока приоткрылось коварство застряловских речей:
— Подлец и собака! — на всякий случай прогремел он в лицо философу. — Впрочем, если хотите, я возьму свои слова обратно!
— Возьмите, — поощрил Голубая рыба. — Пройдемтесь-ка лучше все вместе на двор.
Наглядно поборовшись с совестью, лейтенант встал. За ним поднялись Застрялов и Ван-Сук. Команда насторожилась. Титто Керрозини мрачно блеснул глазами:
— Гадалка предсказала мне, что я дважды потеряю честь. Будь что будет, я пойду за ними!
Ван-Сук ласково ткнул его под ребра…
— Господа, я тоже хочю!
Это был певчий прапорщик. За ним к уходящим молча присоединился Анна Жюри. Злобно моргая и гримасничая, он так ворочал шеей, будто мягкий воротник его матроски был накрахмален и высок.
Когда боковая дверца «Оригинальной вдовушки» захлопнулась, оставшиеся переглянулись и вздохнули.
