Таким образом, мы, похоже, установили: в убийстве Иисуса Назорея повинна толпа. А выражаясь точнее, толпа, науськанная главным образом безымянными сановниками, управляемыми главным образом безымянными старейшинами, возжелала ему смерти, и тогда безымянные же воины в конце концов его и убили. Однако все началось с толпы – а есть ли что-нибудь более безымянное, чем толпа? Но так ли уж безымянна толпа, по определению? Исходя из такого посыла, выясняется следующее: все эти повинные евреи и римляне не что иное, как «соломенные чучела», подставные лица – в лучших традициях Агаты Кристи. И неудивительно, что простой, неразумный обыватель думает, что соседский еврей и убил Иисуса – если уж совсем прямо. Но с точки зрения теологической действительности Иисуса убил некто Безымянный. Но кто этот Безымянный?
Мария замолкает. После короткой заминки Эузебью вдруг понимает, что жена ждет, чтобы он сам ответил на этот вопрос.
– Ну, даже не знаю. Я никогда…
– Безымянные – это ты и я… все мы. Это мы убили Иисуса Назорея. Мы и есть толпа. Мы и есть этот Безымянный. Виноваты не евреи, униженные историей, а все мы. Только мы очень быстро все забываем. Нам не нравится испытывать чувство вины, так ведь? Мы предпочитаем спрятать ее поглубже, забыть, вывернуть наизнанку и, представив все в лучшем свете, показать другим. Так что, поскольку нам претит чувство вины, мы тщетно стараемся вспомнить, кто убил жертву в Евангелиях, и с не меньшей же тщетностью мы пытаемся вспомнить, кто убил жертву в той или иной детективной истории Агаты Кристи.
Но, в конце концов, разве это не самый верный способ представить жизнь Иисуса как детектив? У кого были мотив и выгода? Что сталось с телом? Что все это означало? Нужен был незаурядный сыщик, чтобы расследовать преступление, – и он появился через несколько лет после убийства, этот Эркюль Пуаро первого века: Павел из Тарса. Христианство начинается с Павла. А самые ранние христианские свидетельства – его послания. Благодаря им мы узнаем историю Иисуса за много лет до того, как появились Евангелия с описаниями жизни Иисуса. Павел дал обет дознаться до самой сути дела об Иисусе. Пользуясь своими серыми клеточками, он все выведал, выслушав свидетельские показания, изучив записи событий, собрав улики и проанализировав все подробности. С ним случилась величайшая перемена в форме видения по дороге в Дамаск. И в конце своего дознания он вывел единственно возможное заключение. Потом он проповедовал и писал – так Иисус из спасителя-неудачника превратился в воскресшего Сына Божьего, принявшего на себя весь груз грехов наших. Павел закрыл дело об Иисусе Назорее. И, подобно тому, как расследование всякого преступления у Агаты Кристи заканчивается своего рода ликованием и читатель поражается необыкновенной изобретательности автора, так и воскрешение Иисуса и его смысл вызывает неизбывное ликование у христиан – больше того: непреходящую радость, – и христиане благодарят Бога за его необыкновенную изобретательность, равно как и за безграничное сострадание. Ибо воскрешение Иисуса ради искупления наших грехов – единственно возможное решение проблемы, как ее понимал Павел, – проблемы любящего Господа, неожиданно преданного смерти, а потом воскресшего. Эркюль Пуаро безоговорочно одобрил бы логику решения Павла.
